Мюнхен

— Не удивляйтесь этому, он стар, и если годы жизни можно сравнить со ступенями, то человек всегда доходит до определенной степени, на которой останавливается, и выше идти уже не может.

— А как же Анатоль Франс, Шоу, Роллан? — спросил Иванов.

— Это литераторы, — ответил пап Клоучек. — Если бы я не любил литературу, то стал бы судьей, как мой дед Амброж, который первый из нашего рода поселился в этом доме. Но так как я ее все-таки люблю, то я стал защитником. Это романтическая профессия, патетическая и возвышенная, если мы действительно хотим защищать человека и его право. Поэтому, несмотря на то, что я принципиально ничему не верю, у меня есть сокровенная мечта — верить. Я поеду в Москву, если вы меня туда пустите.

Пан Клоучек и советский журналист разговорились, совсем забыв о том, зачем была организована эта встреча.

Они расстались, когда пробило пять часов, а в пять часов пан Клоучек уже в течение тридцати лет ежедневно ходил в Академическое кафе, но не на чашку горячего кофе, как другие, а на стакан чая, и только индийского.

Дела у Клоучека с этой минуты пошли безо всяких препятствий. Процесс с «Демократической газетой» закончился в верховном суде оправданием Арношта Лаубе. Суд в своем решении зафиксировал, что правда полностью восторжествовала. Судебный процесс по делу о лжесвидетельстве Яна Мартину не состоялся. По предъявлении документов прокурор заявил, что обвиняемый говорил на суде правду, и прекратил судебное дело.

Горжец, однако, остался на своем месте. Для его военных начальников бумага Яна Мартину с вписанным атаманом Семеновым именем генерала была неубедительным документом. По их мнению, слово «Горжец», вписанное в документ, могло означать и то, что атаман по тем или иным соображениям мог сознательно лгать, чтобы сбить внимание общественности с правильного пути.

Оба процесса — и законченный, и прекращенный — не повлекли за собой серьезных последствий. В ноябре пан Клоучек прислал Яну открытку: «Радуйтесь, что правда победила. Не печальтесь, что ложь не была побеждена. Мы должны довольствоваться и тем, что в нашем несовершенном мире есть по крайней мере совершенная юриспруденция».

26

Ян не слишком-то обрадовался, узнав о существовании совершенной юриспруденции в несовершенном мире. Как раз в тот вечер, когда он вернулся от Клоучека, где узнал, что фотокопия документа, который восстановит его гражданское и человеческое достоинство, находится в руках адвоката, его встретила мать со слезами на глазах. Из облака дыма раздался голос отца:

— Таня ушла и взяла с собой Еничека. Она оставила тебе письмо.

Ян открыл письмо и стал читать:

«Дорогой Еничек! Я не могу тебе больше лгать. Помнишь, в конце июня, когда ты поступил в редакцию «Демократической газеты», я проводила отпуск у пани Клаусовой? Но это не был отпуск. Я привыкала жить без тебя. Сегодня я уезжаю в Москву. Беру с собой нашего сына. Это поистине счастье, что и Еничек, и я имеем двойное гражданство. Я не ухожу навсегда. Сначала я хотела тебе обо всем рассказать и стыжусь, что не сделала этого. Но я знала, что ты бы всеми средствами попытался воспрепятствовать моему отъезду. Я люблю тебя, Ян! До свидания.

Твоя Таня».

Сначала Ян совсем не удивился. Он взял письмо и, посвистывая, спрятал его в письменный стол.

К нему вошла мать:

— Ну что, сынок?

— Ничего. Таня на некоторое время уехала домой. Ее родителям тоже хочется посмотреть на дочь и внука.

— Она убежала от тебя! С нами простилась, а с тобой нет!

— Для этого есть свои причины.

— Какие?

— Мамочка, не будь любопытной! — Он снова засвистел.

— В нашу семью, где все было открытым и ясным, пробрались тайны! — Со слезами гнева на глазах она вышла из комнаты.

Ноябрьские вечера были ненастными. Ветер плакал и стонал в кронах деревьев. Ян не мог и не хотел слышать этот плач, доносившийся из сада. Он вышел на серую улицу. Пани Комаркова несла из трактира, расположенного неподалеку, бутылку пива. Увидев Яна, она остановилась:

— Добрый вечер, пан Мартину. Я слышала, что вы стали соломенным вдовцом. Жена уехала домой. Конечно, кто бы не был опечален?

— Это правда, — сказал Ян, кивнув.

Медленным шагом он направился к кладбищу. Так идут за гробом скорбящие по усопшему. Ветер раскачивал верхушки тополей. Со стороны Флоры к остановке подходил трамвай. Заскрипели тормоза. Водитель лихорадочно звонил.

«Она убежала от тебя», — отозвались в ушах слова матери, и эти слова будто пронзили его мозг.