Мюнхгаузен, История в арабесках

Я принужден был вчера прервать свое послание, так как, написав, где я нахожусь, я вдруг утерял связь с рассказом о том, как и почему я сюда попал. Я должен поэтому начать повествование с другого конца. Несмотря на хаотическое изложение, которое, быть может, не исправится и в дальнейшем, я чувствую, что мои мысли ясны, серьезны и сосредоточенны. Поэтому я тебе открою обстоятельства, о которых, по крайней мере, в такой определенной форме ты никогда от меня не слыхал.

Историки имеют обыкновение приводить в начале своих произведений общие рассуждения, долженствующие выразить внутренний смысл тех событий, которые они хотят изложить. Несколько таких наблюдений я предпошлю и своему историческому рассказу, чтобы он был тебе понятен.

Согласно остроумной и плодотворной гипотезе одного глубокомысленного естествоиспытателя, инстинкты зверей происходят из туманных представлений о вещах, на которые инстинкт направлен [55]. Перелетные птицы мечтают о далеких местностях, по которым они блуждают: сибирский вальдшнеп видит в смутных очертаниях немецкие болота, ласточка - берега Африки. Точно сон, витают перед пауком очертания и радиусы его сетки, перед пчелой шестиугольник улья. Это - гипотеза, но я назвал ее остроумной и плодотворной, потому что она переносит живую тварь, вернее, ее важнейшие функции из области механического в область, просветленную божественным началом.

Мы, бедные, сознательные люди, как будто лишены этой божественной уверенности восприятия и понимания. Но это только так кажется. Ведь гений и талант не что иное, как инстинкт. Назови мне художника или поэта, который не стал бы тем или другим, благодаря так называемому внутреннему призванию. Правда, нам, прочим смертным, не даны столь ясные знамения, но тем не менее почти каждому, а может быть, и каждому человеку от природы свойственны определенные направления, прочные вехи, которые наружно проявляются в настроениях, капризах, странностях, вкусах, но суть, вероятно, лишь проявления самого основного психического закона. Это не так называемые убеждения, принципы, привычки, навыки, которые могут быть приобретены или привиты, - нет! Я разумею нечто совсем иное, хотя и трудно поддающееся описанию.

Такие знамения внутри человека - это полусны инстинкта. Вспугнутые отравляющим дневным светом рассудка, развороченные шарящими пальцами самоанализа, они действуют не так победоносно, как непреодолимый внутренний приказ перелетных птиц и пчелы, - но счастлив тот, кто внимает тем снам и следует им!

Говорят, гении родятся, и все с этим согласны. Я добавляю: не каждый рождается гением, но каждому дано от рождения направить свою судьбу. Даже кажущиеся случайными причуды порою указывают твердые пути к счастью. Помнишь ли ты еще того поденщика в Людвигсбурге, вообще говоря, весьма понятливого и трудолюбивого субъекта, но который вообразил, что в парке спрятаны гранаты, и в свободные часы искал их по аллеям, поднимая и рассматривая булыжники и кварц? Люди считали его сумасшедшим, а в один прекрасный вечер, разыскивая свои гранаты, он нашел в одной из самых темных аллей туго набитый бумажник, который он честно вернул потерявшему. Тот вознаградил его так щедро, что это исправило его обстоятельства на всю жизнь. Самое странное это то, что после находки его страсть к поискам окончательно исчезла.

Так вот, и я тоже ношу в себе вполне определенные инстинкты, и так и буду их называть. О моей страсти к охоте я не говорю, ибо в отношении фантастической стороны описанной мною области ощущений не все еще достаточно ясно, но не стану скрывать: не могу отделаться от мысли, что моя постоянная стрельба и промахи должны иметь какую-то, хотя, правда, и непонятную цель. Но оставим пока в покое этот охотничий инстинкт, который заслужил мне у вас прозвище "Дикого охотника".

Есть, однако, во мне нечто другое, более серьезное; это не склонность, не убеждение, не страсть - это настоящий инстинкт. Это неописуемое чувство к женщинам. Оно жило во мне с тех пор, как я себя помню. В сущности, я не могу тебе этого объяснить. Но стоит мне увидеть женщину, как меня пронизывает ощущение бесконечно сладостного облегчения от всех страданий, предчувствие самого безмерного удовлетворения и осуществления желаний. Но не только молодость и красота, привлекательность и грация погружают меня в эти волны наслаждений, нет, даже в самой незаметной женщине, которую я встречаю, я вижу что-то божественное. Часто такая случайная и незначащая встреча излечивала меня, точно прикосновение магической палочки от мутных, чувственных волнений; часто я сам робко бежал всякого женского общества, так как во мне происходило нечто такое, что я считал недопустимым обнаруживать при женщинах. С некоторого времени я начал обращать внимание на нелепости нашей эпохи. И я должен тебе сознаться, что из всех вещей, о возврате которых мечтает человечество, восстановление правдивых и одухотворяющих отношений между полами будет служить наградой тем эпохам, которые сумеют добиться мира в других областях.