Мюнхгаузен, История в арабесках

Именно их я имею в виду в настоящий момент, и никого другого. От них, от всей этой массы веет, как от взрытого весной чернозема, и во мне пробуждается надежда на вечное созревание, рост и расцвет, исходящий из темного благостного лона. Из него снова и снова родятся истинная слава, могущество и великолепие нации, которые зиждятся на ее обычаях, на сокровищнице ее мысли и искусства и на героизме, проявляющемся порывами, когда обстоятельства приводят ее к отвесному краю гибельной пропасти. Этот народ, как ребенок в сказке, постоянно находит жемчуга и драгоценные камни, но не обращает на них внимания, а продолжает довольствоваться своим убогим достатком; этот народ - исполин, который позволяет вести себя на шелковом шнурке доброго слова; он глубокомыслен, наивен, предан, храбр и сохранил все эти качества при обстоятельствах, которые сделали другие народы поверхностными, наглыми, вероломными и трусливыми.

Я не стану разыгрывать, подобно Ле-Вайану, превозносившему добродетели готтентотов в ущерб европейской цивилизации, апологета мужицкой идиллии и мещанской узости; я отлично чувствую, что в связи с изменившимися временами мы рождаемся со склонностью к блестящим, изысканным предметам, к своего рода аристократизму существования, выходящему за пределы средних возможностей, и от которого мы уже не можем отделаться без ущерба для своего естества; тем не менее я должен рассказать следующее из своей биографии. В то время как я руководил молодым шведским графом, еще сам весьма нуждаясь в руководстве, я сделался под влиянием тех остроумных, элегантных, блестящих и шикарных личностей, с которыми я сталкивался по тогдашней моей должности, таким же остроумным, половинчатым, критизирующим и ироничным, как многие; гениальный в своих требованиях к жизни, но не в своей деятельности, я был недоволен всем происходящим и всегда стремился в голубую даль; словом, уступая худшей части моего существа, я сделался одним из "новых", страдал мировой скорбью, мечтал о новой Библии, новом христианстве, новом государстве, новой семье и о том, чтобы самому перемениться с головы до пят. Коротко говоря, я был на пути к сумасшедшему дому или к самому невыносимому филистерству, ибо это два конечных пункта, куда большей частью приходят современные Чайльд Гарольды. И только здесь, среди удивительных, но достойных уважения оригиналов этого маленького города и среди окружных хуторян, я вернулся к самому себе, обрел твердую почву под ногами, почувствовал, как с меня сходит пена эпохи, и нашел мужество основать уютный домашний очаг. Ибо в народе еще живы основы человеческого общежития; там отчетливо выступает отношение между полами, там болтовня не имеет веса, а только ремесло или профессия; там за работой регулярно следует отдых, и удовольствие еще не изгнано из развлечений. Присмотритесь к ликованию в городе и в деревне на воскресных танцах, на свадьбах, на состязаниях стрелков и судите сами, так ли скоро вымрет веселье, как это думают современные юноши печального образа. И в городе, и в деревне есть тунеядцы, плохие браки и злые бабы, но их называют своими именами, не прибегая к изысканным парафразам. Наконец, совершенно неизвестна народу эта помесь скуки и восторженности - как удачно выразился один мой приятель, - которая порождает в утонченном обществе всякие извращения и из которой тот же приятель выводил катастрофу одной красивой, достойной сожаления молодой дамы; все ее несчастье заключалось в том, что она вышла замуж за посредственного поэта, но великого эгоиста [58]. Весь этот потенцированный и дистиллированный жанр, этот гермафродитизм духа и характера, порожденный досугом длительного мира, навсегда останется чужд основному ядру нашего народа.

Эти прямые и нормальные отношения явились для меня ортопедической лечебницей, в которой выправились мои слегка искривленные члены. Правда, в тишине и отрешенности от бушующих течений нашей эпохи надлежит следить за собой, так как нас подстерегает опасность омужичиться. Между тем я еще связан скрытыми, но прочными нитями со вселенной, с той только разницей, что теперь эти нити цепляются за предметы, на которые указывают мне мои духовные потребности, в то время как раньше я придумывал себе немало духовных потребностей, как это делают многие из наших современников.

После этой речи охотник шел некоторое время молча и опустив голову.

- Что с вами? - спросил пастор, немного повременив.

- Ах, - ответил тот, - вы дали правильную характеристику немецкого народа, но мне грустно, что верхушка не соответствует основанию. Этот способный народ мог бы создать гораздо больше, мог бы расширить свою деятельность, если бы высшие слои отличались такими же качествами. Ужасно, что я сам должен сказать: да, это не так.