Мюр и Мерилиз

Вот как-то так — по нынешнему распространенному идиотскому выражению.

А теперь пора признаться — это все лишь литература, понадобившаяся мне из чисто художественных соображений.

В жизни все было совсем иначе. Я бросился по друзьям и знакомым, назанимал полторы сотни и выкупил у бабки каталог, неподъемную, мягко провисшую в руках книжищу с немного обтрепанными краями обложек. Поступок был гораздо менее безумным, чем может показаться: в толпе возле книжного на Кузнецком или у подножия Ивана Федорова на Дзержинке в случае крайней нужды можно было, насмотревшись, продать шедевр дореволюционной полиграфии за двести, а то и за триста. Однако расскажи я такую унылую коммерческую быль — не получилось бы авантюрного «БГЛЕЦА».

Не попробовал бы я силы в полной исторической стилизации;

не описал бы старение, выпавшее на смутные времена;

не насажал бы по тексту исторических ошибок, перенесенных из свидетельств современников и очевидцев, как обычно путаных;

и не дали бы мне за все это приз «Проза года» — тяжеленную бронзовую статуэтку с опасно острыми краями…

Чтобы жизнь стала увлекательной, обязательно надо приврать.

Хорошо придуманная ложь может превратить бытовую ситуацию в приключение, анекдот — в притчу, удачную сделку — в судьбу.

К слову, относительно ранних семидесятых: я жил тогда на улице Богдана Хмельницкого, до и после советской власти Маросейке.

Оба названия сейчас звучат сомнительно. По новым европейским меркам Богдан — предатель, а Маросейка происходит от унизительной для гордого украинского народа Малороссии. Но что ж делать? Улица старая, когда ее закладывали, принцип неизменности границ, установленных после WWII, еще не действовал, потому что WWII еще не было… Много чего нагородили предки. Взять хотя бы Пушкина с его клеветниками России и образом Мазепы… А уж Достоевского Федора Михайловича чего брать… Да и тот же Бродский…

Ну, не будем отвлекаться. Значит, я жил на Богдана Хмельницкого, в коммунальной квартире на десять семей. Стены в доме были двухметровой толщины, так что на подоконнике, если оставался ночевать приятель, легко умещался матрас.

Лежа на нем, можно было наблюдать угол улицы Архипова (не знаю, как теперь называется), на которой стояла и стоит синагога. Возле нее собирались евреи «отказники», протестующие таким образом против попрания их права уехать на историческую родину (впрочем, многих устроила бы сразу Америка), и евреи, собравшиеся пока не уехать, а просто поговорить, и русские, ищущие еврейскую невесту («жена-еврейка не роскошь, но средство передвижения» — шутка)… Перед иудейской пасхой «песах» у синагоги собиралась особенно большая толпа, то и дело в ней кто-нибудь запевал блюз, известный миру в исполнении Луи Армстронга Let my people go. Речь шла об исходе из Египта, и к тирану певец обращался «фараон», но всем было понятно, кто тут фараон… Поэтому немедленно начинался ремонт мостовой и тротуаров улицы Архипова. По ней сверху вниз, от Хмельницкого к Солянке, начинали двигаться два в ряд катки, предназначенные для трамбовки асфальта. Никакого асфальта, кроме давно потрескавшегося и не ремонтировавшегося многие годы, вблизи, конечно, не было. Катки просто выдавливали толпу во дворы и закоулки, очищая пространство от сионистов. За рычагами сидели молодые крепкие мужчины с повязками дружинников на рукавах, но это никого не удивляло — инсургенты и власть играли в одну игру.

Опять отвлекся.

Катки шли, как танки.

Между тем я, не обращая внимания на современность, в которой нарушались права человека, погрузился в рассматривание старинных картинок и чтение древних рекламных текстов.

«…однажды в руки мне попал каталог дореволюционного московского универмага «Мюр и Мерилиз» — ныне ЦУМ, а тогда первый в России магазин, торговавший по почте, предшественник интернет-магазинов нашего времени…»

^{_{Дореволюционный московский универмаг «Мюр и Мерилиз» — ныне ЦУМ}}

Это — из «КАМЕРЫ ХРАНЕНИЯ».

Не знаю, почему каталог исчезнувшей жизни раскрылся на странных предметах, называвшихся то «гетры», то «гамаши». Короткие голенища без ступни, ложащиеся внизу поверх ботинок и уходящие вверх по голеням. Удерживавшиеся штрипками. Тонкие кожаные, особо помеченные «изъ лайковой кожи», либо толстые суконные — с указанием «суконныя». Обычно серые, черные или белые. Постепенно, рассматривая одно предложение за другим, четыре страницы, я прояснил то, что поначалу вызвало недоумение — как гетры или гамаши носили в грязь: все были в галошах, и поверх простонародных сапог с голенищами гармошкой, и поверх лакированных штиблет сюртучного барина, и даже барышни в ботиках поверх ботинок… Так же самостоятельно сообразил насчет гамаш: от гетр они отличались наличием боковой застежки на крючках.

«…Надевает он гамаши — говорят ему: не ваши…»