Мюрид революции

Огромное красное полотнище клокотало на древке. Оно то хлестало по нему, то раздувалось парусом. Толпа шумела, гудела, нестройно кричала. На тротуарах топтались притихшие полицейские. Никто не мог толком разобраться, что же все-таки происходит. С одного конца доносились слова песни:

Долго в цепях нас держали…

А чуть подальше, в переулке, собрались черносотенцы. Хрипловатыми голосами они тянули свое:

Боже, царя храни…

Но вот все лица повернулись в одну сторону. На высокое дощатое крыльцо небольшого дома духанщика Цинцадзе поднялся Конон Лозанов.

— Товарищи, твердыня русского царизма пала! — выкрикнул он, взмахнув зажатой в кулак папахой. — Со вчерашнего дня Петроград в руках восставшего народа! Но прихвостни царизма не хотят сдаваться. Они сколачивают отряды палачей народа, чтобы подавить революционный Петроград.

Люди взволнованно зашумели:

— Ур-ра-а! Да здравствует революция!

Шапки полетели вверх. Гази тоже высоко подбросил свою папаху.

В этот момент из-за угла духана показались конные казаки с обнаженными шашками. Со свистом и гиканьем ринулись они на собравшихся.

Полицейские, которые до сих пор вели себя тихо, воспрянули духом и тоже бросились на демонстрантов.

— Разойдись! Разойдись! — орал во вою глотку офицер, скакавший впереди казаков на сером коне.

Народ, будто под напором ветра, покачнулся и отступил на несколько шагов. Люди сгрудились вокруг красного знамени, собираясь защищать его. А со стороны Каменного моста на толпу мчался новый отряд казаков.

Один из всадников подлетел к старому горцу, мирно стоявшему в своей поношенной коричневой черкеске, и замахнулся на него шашкой. Но в тот же миг какой-то изувеченный солдат с поднятым костылем заслонил Гази.

— Свинья, и ты заодно с этим дикарем! — выругался казак и повернул коня.

Казаки вертелись на взмыленных конях вокруг грозно молчавших рабочих, но чувствовалось, что им не хватает храбрости пустить в ход оружие. Офицеры уже знали, что власть пошатнулась, что начальник округа уехал в Тифлис за указаниями и его канцелярия пуста. Наконец начальник отряда подал команду, и казаки с руганью унеслись прочь.

Теперь на крыльцо дома Цинцадзе взошел Николай.

В толпе послышалось:

— Гикало!

— Николай!

— Товарищи! — заговорил оратор. — Революция одержала первую победу! Но буржуазия не хочет считаться с требованиями рабочего класса и крестьянства!

Гикало стал рассказывать о том, что происходит в центре России и в окопах на фронте, о том, чего будут добиваться революционеры-большевики.

Асланбек вместе с другими жадно слушал Николая Гикало. Только теперь начинал он понимать, с каким замечательным человеком познакомил его в свое время Лозанов. Он стал пробираться поближе к оратору и вдруг почувствовал, что кто-то трогает его за локоть. Это был Вадим.

— Чего тебе? — спросил он товарища.

— Ты хочешь связаться с большевиками, Асланбек? — спросил тот.

— Я буду с теми, кто будет сражаться за свободу моего народа, — резко ответил Шерипов, — а к какой они партии принадлежат, мне безразлично.

— Я всегда буду с тобой! — горячо сказал Вадим.

Но товарищ уже не слышал его: вовсю работая локтями, он пробирался поближе к трибуне.

Уже вечером, когда возбужденные люди толпами расходились с митинга, Асланбек пошел проводить Гикало. По пути они много и горячо разговаривали. Николай объяснил своему новому товарищу, что революция потребует вооруженной борьбы. Узнав, что Асланбек раньше учился в кадетском корпусе, Гикало полушутя-полусерьезно намекнул, что разбирающийся в военном деле человек мог бы организовать в помощь рабочим дружину из молодежи. Что ни полиция, ни казаки не собираются складывать оружие, а дел серьезных много: надо разоружить контрреволюцию, организовать защиту рабочих митингов, охрану Грозненского Совета, только что созданного и, в сущности, безоружного.

Асланбек слушал молодого большевика и всем существом почувствовал, что время столь долгожданного для него действия настало.

X

На следующий день у входа в общежитие реального училища Асланбек сидел со своими одноклассниками. Вечер выдался спокойный, тихий. Высоко в ясном небе плыла холодная луна, а на западе еще догорала заря. Учащимся было не до красот природы: перебивая друг друга, они горячо обсуждали последние волнующие события.

— Революция — это дело людей, у которых чистая душа и сильная воля, — говорил Шерипов. — Во всех революциях главной силой всегда была молодежь! Вспомните, сколько лет было Робеспьеру, когда он стал народным трибуном Франции?

— Да, Робеспьер — вот был человек! — откликнулся кто-то.

— Это он, Робеспьер, говорил, что человек рожден для счастья и свободы, но повсюду он закабален и несчастен. Общество имеет целью сохранение его прав и улучшение его существования, но повсюду оно унижает и угнетает его.

— Ну и память у тебя, Асланбек! — восхитился один из юношей.

Но тот даже не обратил на похвалу внимания.

— Эту речь Робеспьер произнес, когда ему было немногим больше двадцати, — продолжал Шерипов. — А вы видели оратора, который выступал вчера последним?

— Гикало?