Мюсли

— Прекрасно, — говорит он. — Мне действительно лучше. Нет, девочка, сегодня не приходи. Я буду занят. Нет, я сам с ним выйду. У меня даже температуры нет, поверишь ли?

— Слабо верится, — говорит Александра Генриховна, — а попробуй докажи, что это не так. Скажите, Коля, у вас бывает так, что вам кажется, будто вы сошли с ума, но больше никто этого не замечает?

— Что ж поделаешь, если я таким родился, — говорит лысый.

Александра Генриховна и лысый сидят за столиком в буфете и пьют кoфe. Столики маленькие, круглые; у деревянных темных стульев высокие красивые спинки. В белых узких чашках кофe кажется особенно густым и крепким. Окно приоткрыто, и отчетливо слышен тяжелый гул набережной.

Тяжело хлопает дверь, и улыбающийся Зарик устремляется к стойке бара.

— Тру-ру, не верь поэту, дева, — весело говорит он, устраиваясь. — Доброе утро. — Он тянется к рекламным журналам, достает белую листовку, быстро просматривает ее и фыркает. — Это что?

— Не знаю, — говорит Лиза, протирая полотенцем кружку. — Утро, полвторого. Хорошо, что тебе весело.

— А это вот что: конкурс «Светлые стихи». В этих стихах, — читает он восторженно, — не может быть места зависти, гневу, озлоблению, страху, обидам, отчаянью, безысходности и неверию в неизбежную победу добра и света! Oй, -------…

— Скажи мне, Зарик, — говорит Лиза, — почему все филологи такие сквернословы?

Зарик задумчиво смотрит на нее, отпивает из поставленной перед ним кружки, указательным пальцем поправляет на переносице очки.

— Это, наверное, из-за привычки к академизму, — говорит он. — Когда относишься к чему-то серьезно, трудно быть серьезным на словах. А может, из-за Пушкина.

— Или современной литературы?

— Современная литература тут ни при чем. Она сама по себе.

— А Пушкин при чем?

— Пушкин — очень витальный, — говорит Зарик. — Неужели ты думаешь, что можно написать стихи, не чувствуя гнева, зависти, обиды, отчаяния и всего такого? Хороши будут стихи!

— Я вообще не понимаю, зачем их писать, — говорит Лиза.

— Их пишут не «зачем», а визионеры.

— Кто?

— Визионеры, — говорит Зарик. — Лица, имеющие видения. Хотя лично я думаю, всё наоборот: это видения иx имеют. В извращенной фоpмe. Тут не то что стихи попрут, но и весь наизнанку вывернешься.

— Ага.

— Я их не пишу, а читаю, — поспешно говорит Зарик. — Потому что у меня не видения, а глюки. Большая разница.

Он вздыхает и с задумчивой надеждой смотрит в глубины своей кружки. Там загадочно блещет густой желтый свет и истаивает последняя бледная пена. Зарик склоняется и дует на закорючку из смирных мелких пузырьков -

но лужа даже не вздрагивает, хотя сильный порыв ветра пронес рядом песок и сдвинул с места отломанную ветку с крупными блекло-зелеными листьями. Теперь ветка лежит на дорожке парка и тяжело трепещет, как выброшенная на берег рыба.

— Видишь? — говорит студент Соколов.

Даша, в длинном кожаном плаще, черных очках и ярком бандане, засовывает руки в карманы и немного наклоняется.

— А ты в нее залезь, — говорит она, глядя на лужу.

— Придется, — говорит студент Соколов и снимает куртку. — Держи.

— Упс, — говорит девица Пухова.

Студент Соколов засучивает рукава и присаживается на корточки.

— Сначала пощупаем, — говорит он. — Собак и тех не сразу ножиком режут, сперва погладят. Как это называется?

— Вивисекция.

— Это называется пальпация. Ну, ты видишь? — говорит он, по локоть запустив руки в воду. — А можно и глубже.

— Твоя настоящая профессия, — говорит Даша со смешком, — гинекология и акушерство. Может быть, там люк.

— Я сейчас шевелю руками, — говорит толстяк сосредоточенно, — и я их не чувствую. Все, что в этой воде есть, — его словно и нет. Дай-ка мне что-нибудь.

Даша шарит в карманах и достает бело-желтую банку джин-тоника.

— Полная, — говорит она.

— Ну же, ради науки.

— Может, — говорит Даша, — у тебя и рук-то уже не осталось. — Осмотревшись, она поднимает и протягивает ветку. — Науке мое пойло ни к чему, а если там люк, то тоже.

— Бросай.

Брошенная в воду ветка медленно то ли тонет, то ли растворяется. Студент Соколов стремительно отскакивает от лужи и опасливо рассматривает и нюхает свои мокрые руки.

— Ну что? — спрашивает Даша.

— Пощупай.

— Мокрые и холодные. Больно?

— Нет, только словно в морозильнике подержал.

— Или в кислоте, — замечает Даша.

— О, фак, — говорит студент Соколов и трясет руками.

— Вот и Радищев сказал то же самое.

Студент Соколов достает носовой платок.

— Какая ты злая, — говорит он. — Все вы, тощие, такие. Как ты думаешь, почему он просто не застрелился?

— Хотел инсценировать несчастный случай, чтобы у родных потом не было лишнего геморроя. А как кислоты хватил, понял, что недозаложился, только застрелиться ему уже не дали. Это просто вода, не расстраивайся.

— Угу, — он смотрит на скомканный мокрый платок. — У тебя дома есть лыжные палки?

— Лыжные палки?

— Или удочки.

— Кажется, есть спиннинг, — говорит Даша, подумав.

— Нам ведь не рыбу ловить, — говорит студент Соколов укоризненно. Он надевает куртку, наглухо застегивается. — Я вчера видел одну подходящую палку. Где-то там, на другом краю парка.