Миусская площадь

– Я не понимаю вас, – ответил Вальтер по-немецки, и Костя увидел со спины, как вся поза вошедшего какими-то неуловимыми признаками – разворотом плеч, наклоном головы – обозначила растерянность и недоверие. В руках у Вальтера сверкнул портсигар, и Костя понял, что время для прыжка уже пришло, потому что свастика на крышке только что спасла его, а звезда на том, что был теперь у Вальтера, может погубить его друга… Он думал об этом, уже оттолкнувшись от пола, уже прикидывая, как сделает следующий шаг и куда ударит – даже не в затылок, а в шею, выбивая верхний позвонок, и что, пожалуй, он успеет, потому что пистолет – что у него там? «Браунинг», наверное? – еще нужно вынуть из кармана, а это даст как раз время для второго, последнего, прыжка. И вдруг совсем тихо раздался выстрел, его даже и не услышал никто, и тут же еще один: убийца стрелял прямо из кармана, не доставая пистолета – и для скорости, и для маскировки, и чтобы погасить звук. Третий выстрел получился в стол, звонко громыхнула посуда, а четвертого уже не было: стрелявший, сразу ставший маленьким и даже жалким, в неестественной позе, руки так и остались в карманах, лежал ничком на ковровой дорожке и как-то истерически, резкими короткими всхлипами втягивал в себя воздух, содрогаясь всем телом, и полный вздох получался за три-четыре таких всхлипа, а из носа и изо рта, тоже пульсируя, выливалась кровь, которой удивленно захлебывался в агонии пришедший убить его, Константина Алексеевича Грачева, перепутавший и убивший Вальтера Фон Штайна, но совершенно не собиравшийся умирать сам. Отвалившийся при падении эсесовский значок блестел двумя змейками на красном полотне ковровой дорожки.

А Вальтер так и сидел за столом, почти в той же позе, что оставил его минуту назад Константин Алексеевич, только голова была откинута назад, а на пиджаке, прямо над вырезом нагрудного кармана, виднелись два небольших черных пятнышка, вокруг которых понемногу растекалась кровь по светло-серой фланели.

Костя не чувствовал ни ужаса и отчаяния утраты, ни напряжения от предстоящих выяснений с полицией, ни страха от дохнувшей льдом прошедшей рядом смерти. Его смерти. Все существо занимала боль в кисти правой руки, которой он и бил. Руку пришлось поднять, чтобы рассмотреть ее. Кисть была какой-то странной новой формы и не двигалась, распухая чуть ли не на глазах. Константин Алексеевич понял, что сломал при ударе руку. Где-то на периферии сознания он испытал радость от того, что боль невыносима: иначе он просто не смог бы пережить другой боли, той, что Вальтера больше нет. И еще мысли, которая еле слышным звоночком вошла впервые в его сознание, чтобы поселиться там до конца жизни: что он каким-то непостижимым образом виновен в его смерти. И что они поменялись судьбами.

Прежде чем присесть, вернее рухнуть на свое место, напротив Вальтера, он незаметно отбросил ногой подальше, за соседние столики, значок со змейками.

* * *

Хватало ведь на все выносливости, храбрости, выдержки. Приехала полиция, пытались надеть наручники, он потребовал консула и врача. Потом потерял сознание от боли. Тут, наверное, и немцы перепугались – странное дело, убийство, русский, по документам не то дипломат, не то из торгпредства. Консул привез врача, он констатировал множественные переломы кисти и запястья; шприцы, уколы, запахи медицинские, шины наложили – ничего уже не чувствовал, боль ушла и осталось пустота. Все равно было – в посольство или в полицейский участок. От ареста спасло то, что убийца не сразу умер, говорили потом, до утра так и хлюпал носом, его еще живым на больничной карете увезли и не поняли, что этот герой – из гестапо. Консул выдвинул версию: убийство немецкого бизнесмена, мотив – конкуренция. Отпустили, дали консулу увезти в посольство, спас диппаспорт: убийство стрелявшего на тот момент не было зафиксировано, действия советского сотрудника – необходимая оборона. Как его следующим утром грузили на поезд, он так и не помнил никогда. Или сейчас забыл?

Пора было опять искать силы встать со скамейки и готовиться к следующему отрезку пути. Нет, пока не в метро, не домой. Как будто идеи сегодняшней поездки все надстраивались и надстраивались над той конструкцией, которую он запланировал и выпестовал дома. Как будто место это, Миусы его родные подсказывали все новые и новые направления. Эх, кабы только силенок побольше…

Хотелось подойти к Белорусскому вокзалу. К Брестскому. Войти в зал ожидания, посмотреть на мрамор внутренней отделки на полу, на стенах – ведь он все тот же, на века строили. И не так уж далеко: перейти по светофору площадь, спуститься мимо Тверского путепровода, и вот он, вокзал, рукой подать!