Младенца на трон! (СИ)

- Батюшка, вовсе нам жизни не стало. Уж так-то тяжко было в разрушное время, а все лучше, чем ноне. Вестимо ж, без соли и еды нет, с нею и рыбу с мясом на зиму готовим, и овощи всякие. А тут бояре уж такие подати соляные ввели заместо стрелецкой и ямской деньги… И солюшку-то, кормилицу нашу, купить неподъемно стало. В несносном ярме мы, обхудали вконец, и как до следующей весны протянуть, не ведаем. Да и у купцов торговлишка зачахла, и служилый люд стонет… Не осердись, государь, на моление наше, всем миром тебя просим - прикажи все по-старому возвернуть.

- Врешь! - в гневе вскричал Шереметев, брызгая слюной. - Соляная пошлина невелика совсем!

- Невелика?! - взвился чернобородый. - Аль не ты на ней, боярин, добреешь, покамест мы жилы надрываем?!

- Ах ты…

"Соляной бунт! - мысленно ахнул Петр. - Но как же? Ведь он должен быть лет через тридцать с лишним… Выходит, история настолько ускорилась из-за того, что я со шведами и поляками мир приказал заключить раньше? Матерь Божья, какие еще сюрпризы меня ждут?!"

Он решительно топнул ножкой.

- Хватит! Федол Иваныч, ступай в калету. А ты… как звать тебя?

- Платошкой, царь-батюшка.

- Платон, а фамилия?

- Из сельца Гусево мы, милостивец.

- Слушай меня, Платон Гусев. Обещаюсь во всем лазоблаться и сделать, как для налода лучше. А тепелича ступайте с Богом.

По толпе пробежал уважительный шепоток. Гусев обернулся к соратникам, словно спрашивая совета - со всех сторон ему утвердительно кивали мужики.

- Добро, государь. Мы рабы твои верные, как велишь, так и сделаем. Только ж и ты слово свое не нарушь.

Сев в карету, Петр отрезал:

- Плоясни все, Федол Иваныч, да виновных накажи.

- Накажу, батюшка, накажу, - усмехнулся в усы Шереметев.

Едва приехав в Теремной дворец, Петр велел позвать к себе Воротынского.

- Ну-ка, сказывай, Иван Михалыч, как народ живет-поживает?

- Дык ведь по-всякому, батюшка, - развел руками боярин. - Кто с утра до ночи пашет, так вроде и неплохо живет.

Филимон, сидевший за столом в углу комнаты и все тщательно записывающий, тихо крякнул.

- Про что ж мне мужички на дороге баяли? Мол, соляную подать бояре ввели и последние жилы из народа тянут? Сядь-ка, Иван Михалыч, да сказывай все по порядку.

Воротынский поклонился, степенно опустился в 'мамкино' кресло и кивнул:

- Твоя правда, батюшка, что до подати соляной, то она сильно по торговому люду да по мужикам бьет. Дык а что делать, деньга-то казне надобна.

- Они там, на дороге, еще сказывали, мол, бояре с подати той жиреют?

- Так ведь кто как, - пожал плечами Иван Михайлович. - Которые и впрямь, а иным одни убытки. Мне вот с нее никакого толку, соли-то у меня в волостях нету.

- А у кого есть?

- У Шереметева в Старой Руссе большой соляной промысел, у Телепнева тоже, у Строгановых, еще у кого-то, не вспомню уж. Вот они с той подати-то много-онько себе в торбы положили.

- Та-ак, - Петр сжал кулаки, - и кто ж тот умник, что удумал ее ввести?

- Дык ты ж и удумал, - удивился боярин. - Аль не с твово веленья Федор Иваныч ее учинил? Мол, царю-батюшке деньги надобны на школы да академии. На войны, опять же. Он сказывал, дескать, твой наказ сполняет.

Петр нахмурился, вспоминая. А ведь и верно! Года два назад, когда Шереметев в очередной раз объявил, что казна пуста, царь самолично явился к нему в кабинет требовать финансирования. Военные походы, реорганизация войска, наука, медицина, образование - за все нужно было платить. Боярин краснел, бледнел, но стоял на своем: денег нет и все тут. Петр потерял терпение и, почти забыв о необходимости притворяться, отрезал:

- Найди, или ты больше не легент.

Вот после этого Федор Иванович и предложил поднять подати. Петр согласился. А куда было деваться? Одно только взятие Азова весной пятнадцатого года встало в немалые деньги. Заруцкий, тщательнейшим образом подготовленный, штурмом взял крепость и засел в ней с пятью тысячами казаков. Петр велел тайно посылать им оружие, продовольствие и вознаграждение, при этом бояре с ясными глазами уверяли посланцев Османского султана, что царь не имеет отношения к деяниям негодяя-атамана. Помнится, тогда Петр забавлялся про себя, мол, похоже, у Руси традиция использовать "зеленых человечков", а вот теперь ему стало не до смеха. Он, значит, требовал денег, а Шереметев решил на этом поживиться? Не на редкие продукты налог ввел, а на соль, которой сам торгует и без которой народу никак не обойтись! Ну, подлец, ну, пройдоха, как же бессовестно использовал его, Петра! А он еще Шереметеву велел во всем разобраться… Поставил волка овец пасти! Да, обвел его вокруг пальца регент, словно он и в самом деле был неразумным ребенком!

С пунцовыми щеками Петр вскочил и принялся ходить из угла в угол. Вдоволь набегавшись, он остановился перед Воротынским.

- Понял я, Иван Михалыч, благодарствую. Ступай, буду думать.

- Ты уж, батюшка, всамдель бы к людям повернулся, вот оно ладно было б. Школы да по льду бегать с палками, оно, вестимо, надобно, да только и об народе недурно б поумышлять.

- Понял я, понял, - раздраженно отмахнулся Петр, и боярин убрался восвояси.