Младенца на трон! (СИ)

Петр спрыгнул со стола и принялся задумчиво расхаживать из угла в угол, время от времени порываясь засунуть руки в несуществующие карманы. Филимон, очинявший перо небольшим ножиком, поднял голову и обеспокоенно посмотрел на него. Нож, которым он продолжал очинку, сорвался и резанул по тыльной стороне ладони. Писарь вскрикнул и схватился за руку, из-под его пальцев сочилась кровь.

- Ох, - поморщился Петр. - Дмитрий Михалыч, вели кликнуть лекаря скорей.

Пожарский шагнул было к двери, но Филимон, вскочив, запротестовал:

- Не пужайся, государь. Не надобно лекаря. Я вон до племянника дойду, он тут супротив дворца, на Чудовом подворье, стоит. В таких делах он уж зело мастеровит. В аптекарской школе учился, иже ты, батюшка, учинил. К нему у меня веры боле, чем к иноземцам-то.

- Ну, ступай, - кивнул царь, а про себя огорченно подумал: - "Эх, даже преданный Филимон иностранным врачам не доверяет".

Он повернулся к государственным мужам.

- И вы ступайте. Устал я.

Поклонившись, те двинулись к двери, а Петр крикнул им вслед:

- И кликните мне рукодельницу какую аль швею.

"Надо же, в конце концов, карманами обзавестись".

***

- Хлеб наш насущный даждь нам дне-есь…

Петр незаметно вздохнул. Как же много времени русские посвящают молитве! Да ладно бы только в домовой церкви, так еще на богомолья приходится ездить. Вчера весь день тряслись по ухабистой дороге до Троице-Сергиевой Лавры, а сегодня спозаранку уже служба. Эх, тяжела доля государева…

Но где же Дионисий? Царь приехал, значит, вести богослужение должен архимандрит. Всегда так было. Петр его помнил, тот был высоким, худым мужчиной средних лет с тонким и очень умным лицом. А сейчас вместо него какой-то седобородый старик. Что это, протест? Бунт? Архимандрит решил показать государю свое отношение к реформам? И как теперь ему, Петру, себя вести? Убеждать, уговаривать? Или ругаться, настаивая на своей царской воле? Как же хреново, когда даже такие мудрые люди не понимают, что он для них же старается. Хорошо хоть, не все такие. Сторонников у него тоже немало.

Он покосился на молившегося неподалеку Филимона. Рука у того была аккуратно перевязана белым полотном, разделенным на полосы. Рядом с писарем стоял высоки тощий юноша в монашеской рясе. Длинные жидкие волосы и редкая бороденка придавали его худому лицу на редкость несуразный вид. Но Петр знал: этот чернец - один из лучших русских лекарей Москвы.

После того, как поранившийся Филимон вернулся от племянника, царь подробно расспросил его о юноше. Писарь поведал немало случаев, когда Тимоха - именно так он называл родича - вытаскивал пациентов буквально с того света. С учетом того, что он лишь недавно обучился, Петр сделал вывод, что у парня природный талан к медицине. И взял его к себе одним из лекарей. Мало ли, что может приключиться, а этим дворцовым гиппократам веры мало.

Между тем служба подошла к концу. Вперед выступил Иван Воротынский и, как предписывал обычай, обратился к священнику:

- Святой отец! Се государь наш, благослови его!

Петр опустился на колени, сложив ладошки, а священник, осенив его крестом, принялся бормотать:

- Мир тебе, православный государь… Благословение Господа нашего…

Когда все ритуалы были закончены, царь тихо спросил его:

- А скажи, отче, где теперича настоятель? По какому резону службу не стоял?

- Не гневайся, великий государь, - вздохнул старец. - Худо архимандриту, занемог. В келье лежит, подняться не могет.

Он горестно покивал и прошептал:

- Молись за него, царь-батюшка.

- Где он, отче? Хочу сходить к нему.

- Ступай, государь, ступай. Я велю тебя проводить.

- Прости, государь, что встать пред тобою не могу.

Петр был поражен видом архимандрита. Щеки ввалились, на скулах горел нездоровый румянец, а глаза лихорадочно блестели. Бледный, исхудавший, он лежал на узкой лавке, укрытый рогожей. У другой стены полутемной кельи стояли заваленный свитками стол и простой деревянный стул. На столе свеча, чернильница с пером, в углу - рукомойник и таз.

Царь, подтащив стул ближе к лавке, сел и взял священника за руку.

- Пустое, отче, лежи. И не тревожься: чаю я, с Божьей помощью вскоре излечишься.

- Нет, батюшка Петр Федорыч… Зело меня немочь-то скрутила. Видать, помирать вскорости…

- Ну-ну, отчаяние лихой попутчик. Да и грешно, сам ведаешь.

- Как ты, государь, складно сказываешь-то, аки мудрец. Слыхал я про то, да, признаться, не больно верил. А нынче вижу - и впрямь диво дивное. Истину ты, царь-батюшка, глаголешь, унынье страшный грех. Буду надежу иметь, авось Господь смилуется да поможет.

Петр тихо рассмеялся и наклонился к архимандриту.

- Я тебе лекаря свово оставлю. Надысь нового взял, ох и хорош!

Бледное лицо настоятеля окаменело.

- Благодарствую, государь, токмо скулапы твои мне не надобны. Бог поможет, коли воля Его на то будет.

- Так вот же оно, вспоможение-то.

- Не гневайся, царь-батюшка, мне теперича один Господь пособить могет, - упрямо прошептал священник.

"Ох уж эти иноки. Умирать будут, а лечиться не станут!"