Младшая сестра

Итак, я отправляюсь на встречу с доктором Хамблтоном, отставным (и еще каким отставным!) оптометристом из Эль-Сентро, и снова натыкаюсь на кинжал за воротником. И я не вызываю копов. Я обыскиваю его парик и продолжаю вести свою игру. Почему? Ради кого на этот раз я подставляю себя под удар? Ради сексуальной блондинки со множеством ключей от дверей или ради девушки из Манхэттена, штат Канзас? Не знаю. Знаю только, что в этой истории не все так просто, как кажется с первого взгляда, и интуиция подсказывает мне, что здесь может пострадать невиновный. Мое ли это дело? Ну а что вообще мое дело? Знаю ли я это? Знал ли вообще когда-нибудь? Лучше не вдаваться в этот вопрос. Ты сегодня негуманен, Марлоу. Ты сегодня бесчеловечен. Может быть, я всего лишь эктоплазма с лицензией частного детектива. Может быть, все мы таковы в этом жестоком мире, где всегда страдают невинные.

Малибу. Опять кинозвезды. Опять розовые и голубые ванные комнаты. Опять кровати со стегаными покрывалами, духи «Шанель» № 5, «линкольны» и «кадиллаки». Опять разбросанные в искусном беспорядке волосы, темные очки, псевдоизысканные позы и голоса и мораль портовых кабаков. Впрочем, в кино снимается и множество милых людей. Ты сегодня негуманен, Марлоу.

Я учуял Лос-Анджелес прежде, чем увидел его. В городе был спертый воздух, как в гостиной, которую давно не проветривали. Но неоновые огни вводили в заблуждение. Они были изумительные. Их изобретателю следует поставить высоченный мраморный памятник. Вот парень, который действительно додумался сделать что-то из ничего.

Итак, я отправился в кино посмотреть фильм с участием Мэвис Уэльд. Это была одна из тех картин, где женщины поднимаются по длинной изогнутой лестнице в гостиную, мужчины курят сигареты с монограммами и щелкают золотыми зажигалками, а прислуга таскает тяжеленные подносы с бутылками и бокалами к плавательному бассейну размером с озеро Гурон, только более правильной формы.

Герой фильма — красавец с немного потрепанным обаянием, героиня — вспыльчивая брюнетка. Мэвис Уэльд играла вторую женскую роль. Играла она хорошо, но могла бы сыграть и лучше раз в десять. Но если бы она играла в десять раз лучше, то половина ее сцен попала бы в корзину, чтобы она не затмевала звезду. Поэтому ее исполнение в этом фильме было похоже на хождение по канату. Что ж, сейчас она в жизни ходит уже не по канату, а по тонкой проволоке. А под ней пропасть и нет никакой предохранительной сетки.

Глава 12

У меня была причина возвратиться в свою контору: должны были доставить заказное письмо с оранжевой квитанцией. Большинство окон в здании уже были темные, но некоторые еще светились: кто-то, как и я, работал по вечерам. Лифтер хрипло поздоровался со мной и поднял меня наверх. В коридоре были открыты двери освещенных контор, откуда уборщицы выметали мусор прошедшего рабочего дня. Я зашел в свою контору, открыл окна и, не зажигая света, уселся за стол. У меня не было сил пошевелить рукой, я даже не был способен думать. Никакого заказного письма еще не доставили. Здание постепенно затихало. Где-то в коридоре ночной дежурный, проверявший двери контор, начал умело, даже виртуозно, насвистывать «Лили Марлен». Я включил настольную лампу, и он прошел мимо. Через некоторое время я услышал другие, шаркающие шаги. В дверь приемной позвонили. Решив, что принесли заказное письмо, я подошел к двери. Но это было не заказное письмо.

Толстяк в небесно-голубых брюках, с ленивой грацией, свойственной только толстякам, закрыл за собой дверь приемной. Он был не один, но я прежде всего посмотрел на него. Это был крупный, что называется солидный, человек, в куртке такой расцветки, которая возмутила бы даже зебру. Под курткой виднелась канареечно-желтая рубашка с распахнутым воротом. Он был без шляпы и демонстрировал свои светло-рыжие, даже какие-то розоватые волосы. Нос у него был перебит.

Его сопровождал хлипкий юнец с красными глазами и сопящим носом. Его лицо и руки подергивались, и вообще он имел жалкий вид. Мы все стояли в приемной. Толстяк добродушно улыбнулся:

— Мистер Марлоу, разумеется?

— А кто же еще? — ответил я.

— Надеюсь, вы извините нас за поздний визит, — сказал он. — Вы уже покончили со своими делами?

— Не заговаривайте мне зубы, — проговорил я. — У меня нервы и так истрепаны. Что это за тип с вами?

— Выйди вперед, Альфред, и поздоровайся, — распорядился толстяк. — И перестань жаться, как девчонка.

— Пошел свинье под хвост, — буркнул Альфред.

Толстяк безмятежно повернулся ко мне:

— Не понимаю, почему все молокососы так разговаривают. Это не смешно и не остроумно. Даже бессмысленно. Я поднял его из грязи, во всяком случае временно. Поздоровайся с мистером Марлоу, Альфред.

— Пошел к черту, — огрызнулся тот.

Толстяк вздохнул:

— Моя фамилия Тоуд, — представился он. — Джозеф Тоуд. — Я промолчал.

— Что же вы не смеетесь? — спросил он. — Я привык к этому. Ношу эту фамилию всю жизнь.[1]

Он подошел ко мне и протянул руку. Я пожал ее. Он добродушно смотрел мне прямо в глаза.

— О'кей, Альфред, — сказал он, не оборачиваясь.