Младшие близнецы

– Дом? – повторил он. – Какой дом? Тьфу ты, я и забыл, что это для нас Дом был Домом, а для всех прочих…

– Детский дом имени Макаренко, – поспешно уточнил я.

– А-а, – протянул водитель. – Так бы сразу и сказали… Это на пятьдесят первом километре, что ли? – Я кивнул. – Да, вроде бы этот сиротский приют еще не закрыли…

«Сиротский приют». А ведь по-прежнему неприятно слышать такое определение Дома, хоть ты давно уже не живешь в нем. Как и словечко «инкубаторские», которым нас обзывали городские мальчишки.

В отместку я не стал благодарить водителя, а молча вернулся на место.

Нет, все-таки этот парень не прав. Сиротский приют – это нечто казенное, серое. Тощие, вечно озлобленные на весь мир воспитанники в казенной, плохо подогнанной одежде. Редкие праздники и скудное, полуармейское меню. Воровство персонала, жестокость наказаний. Видимость обучения школьным наукам. Учителя, стремящиеся поскорее отделаться от малолетних извергов…

У нас было не так. Это был действительно Дом – во всех отношениях. Здесь нас любили и лелеяли. Воспитатели и учителя тщательно отбирались в ходе специального конкурса. Отказа не было ни в чем – ни в одежде, ни в оборудовании, ни в книгах. Кормили, как в ресторане, – с предварительным заказом любимых блюд. И не бьшо этой общей казарменной спальни – у каждого своя отдельная комната.

Про баню я уже упоминал. А еще в Доме имелось подсобное хозяйство, с огородом, огромным садом и собственной свинофермой. И работали там не мы, а специально нанятые люди. В крайних случаях, когда требовалась наша помощь, нас посылали на хозрабо-ты – но не в наказание, а «для разнообразия». Когда приедались и занятия, и игры. Причем всякий раз добровольцев на физическую работу было хоть отбавляй.

Во время каникул нам устраивали туристические поездки по всему миру. Автобусные туры по Европе, речные круизы по Волге, летний лагерь в Крыму, пешие походы по уральским горам…

На праздники в Дом приезжали с концертами известные артисты, нам устраивали спортивные соревнования и встречи с интересными людьми. Выпускной вечер в Доме превращался в подлинный праздник, с ночным фейерверком, бал ом-маскарадом и гуляньем до утра. Два раза в году, на Новый год и в день своего рождения, каждый из нас получал подарок, и это всегда было то, о чем он давно мечтал…

Кто из обычных людей мог бы похвастаться, что все эти блага и радости были ему доступны в детстве, если у него отец – не миллионер или не важная шишка в правительстве?

И все это обеспечивал один-единственный человек. Формально – директор Дома. А для нас – Папа. Один на всех, но зато какой!..

Уже потом, много лет спустя, я задумался: как Папе удавалось превращать жизнь в Доме в подлинный рай для своих несовершеннолетних «детей»? Где он брал средства на все это? Миллионером он не был, это уж точно. Скорее всего Дом существовал за счет спонсоров. Но в стране – тысячи казенных детских заведений, и на них никаких спонсоров не хватит.

И только совсем недавно я догадался, как Папа сумел опередить конкурентов в деле завоевания благотворительности толстосумов. Тем же самым способом, каким ему удалось сделать из нас кандидатов на Голгофу…

Турбус вдруг притерся к бровке шоссе и плавно остановился.

Я недоуменно огляделся.

Пассажиры с не меньшим удивлением смотрели на меня.

Я бросил взгляд в окно, и от того, что я там увидел, защемило сердце.

Дом стоял на том же самом месте, как тридцать лет тому назад. И в нем почти ничего не изменилось. Разве что деревья стали намного выше да кусты разрослись так, что превратили территорию, обнесенную чисто символическим забором, в одно сплошное море зелени.

– Спасибо, – дрогнувшим голосом сказал я неизвестно кому и поспешил к выходу.

Калитка в заборе оказалась не заперта – как было прежде. Папа не боялся, что кто-нибудь из нас сбежит. Хотя такие случаи были. Правда, очень редко. Но беглецы, как правило, возвращались сами.

Вдруг мне показалось, что я все это время тоже спасался от Дома бегством, а теперь возвращаюсь в него. К людям, ставшим для меня семьей. К своему Папе…

Но это ощущение длилось всего лишь миг.

Беглецы возвращались не так. Они входили в эту калитку, опустив голову и избегая глядеть в глаза кому бы то ни было. Они чувствовали за собой вину и готовы были сделать все, чтобы загладить ее.

А я вернулся не для того, чтобы выпрашивать прощение.

Правда, я не продумал заранее, что мне делать, если встречусь с кем-нибудь из старых воспитателей. В том, что кто-то из них все еще работает здесь, я не сомневался. От Папы мало кто уходил. Он только мог выгнать кого-то сам, и то не за первую же оплошность. Он всегда давал людям возможность исправиться. И почему-то они непременно ею пользовались…