Млава Красная

Здесь, в лесу, не до правильных интервалов и ротных колонн, коими надлежит атаковать по уставу. Цепи югорцев сдавили оказавшихся самыми расторопными баварцев, покачнувшись, выдержали убийственный залп в упор, один-единственный, но нанёсший немало урона, и захлестнули-таки петлю-удавку вокруг шеи переправившихся.

Заработали штыки.

Сажнев разрядил первую пару пистолетов почти в упор, выбирая только офицеров. Фимка крутнулся ужом, всунул в руки следующую, схватив пустые – перезаряжать. Как денщик ухитрялся оставаться за спиной и не пропадать даже в горячке боя – подполковник никогда понять не мог.

Серые шинели и чёрные плащи смешались, так что штуцерникам фон Пламмета поневоле пришлось умолкнуть.

Русской штыковой боялись от Дуная до Варчевии и Парижа со времён Александра свет-Васильевича, и не без причин. Однако сегодня югорцам Сажнева встретились те, кто умел не поддаться даже знаменитому русскому натиску.

Сажневцы изрядно потрепали драгун, немало тех, что протискивались по наброшенному настилу, нашли себе могилу; но через головы пруссаков била и била артиллерия, гранаты рвались за спинами русских, и Григорий Сажнев отлично понимал, что это значит.

Это значит – отход. Если нет возможности выкосить орудийную прислугу, его батальон так и расстреляют – из безопасного далека. Выход только один – обратно, под защиту батюшки-леса, издревле благосклонного к югре, знавшей к нему все ходы и подходы.

Назад подались, но недалеко – вновь зубами вцепившись в так кстати излаженные плетни. Теперь несладко пришлось и «чёрным волкам» – они шли через узкий мост под градом пуль, перешагивая через погибших, зачастую сталкивая во Млаву собственных раненых. Однако же шли, и Сажнев понимал – от реки батальон скоро оттеснят. Совсем скоро. Как только пристреляются пламметовские пушкари…

В глухой снежной мгле, перекрываемый выстрелами, заиграл батальонный трубач. Сажневцы отходили от осыпаемого ядрами и пулями берега Млавы, как могли, отбиваясь; но пламметовские пехота с конницей наступали зло, споро, прикрывая друг друга, стреляли часто и метко. Пусть их штуцера приходилось заряжать куда дольше и стоя, но их было много, очень много, не сотни – тысячи. Тысячи пока что на правом берегу, но штуцерная пуля летит на тысячу двести шагов, а Млава, увы, узка.

– Ваше благородие! Вашбродь! – Рядом с Сажневым из ниоткуда возник мокрый стрелок. – Они реку переходят, супостаты! С конями! Плоты плотят!

Сажнев только хрипло выругался. Ничего не сделать уже. Ничего. Слишком мало его штуцерных, чтобы залпами в упор расстрелять обнаглевших черномундирников.

Нет, батальон пока держался, но фон Пламмет рассчитал правильно – Сажневу пришлось стянуть всех к мосту, чтобы заткнуть прореху; а в это время свежие эскадроны баварских драгун и иные полки знаменитой дивизии переправились выше и ниже по течению. Сейчас они скопятся там, соберут силы и обрушатся на фланги батальона, на его тыл; и тогда начнётся самое страшное – не успевшую выстроить каре пехоту будут рубить со спины.

Торопились ротные и командиры взводов, надрывался сигнальщик, стрелки разворачивались, готовясь отбить атаку с боков и сзади. И драгуны действительно появились – правда, большей частью спешенные.

– Михайло Платоныч! Взвод – налево!

– Всё понял, Григорий Пантелеич! – совсем по-родственному, как принято было на Зелёной линии, откликнулся ротный.

Сослужили славную службу и плетни, и рвы, и ямы: протиснувшись через мост, железная змея немцев уткнулась тупою мордой в немудрёные заплоты и рассыпалась, от неё отпадали «чешуйки» – мёртвые тела и пеших, и конных, выбитые меткими залпами югорских охотников.

Однако всё чаще гремело по сторонам, где стрелки Сажнева пытались сдержать наседавших на фланги драгун. Лес не давал развернуться коннице, большая часть баварцев спешилась, к ним торопились примкнуть тирольские штуцерники. На правом фланге сажневцев грохотало куда громче, чем на левом, именно оттуда то и дело прибегали взмыленные вестовые – надо понимать, фон Пламмет поворачивал всё больше и больше своих войск на север, держа Млаву по левую руку, – туда, где высились острые шпили Лабовской мызы.

Сажнев только мрачнел да всё больше выпячивал челюсть.

Давно погнаны вестовые в штаб корпуса, всё на ту же мызу. Погнаны давно, а ни один не вернулся, и никакой помощи нет. Хотя и безо всяких вестников его сиятельство не мог не слыхать длящейся канонады.

Вновь и вновь, не жалея себя, пытались прорваться в глубь леса баварские конники, бросившаяся через мост вперемешку с ними пехота, так же не задерживаясь, давила в стороны от дороги, распирая горловину прорыва.

За спиной Сажнева кто-то мрачно бросил:

– На твоих зимовичек вся надежда, Петровский. Попроси уж, а, умоли?

– Попрошу, – отозвался унтер. – Только они того ж, хоть и зимовички, а бабы. Жертву потребуют. Кто крови своей не пожалеет?