Млава Красная

– Кабинет анассеопольский тоже не проявлял склонности к компромиссу, – заметил посол. – А все переговоры вёл его высокопревосходительство фон Натшкопф.

– Наши требования всегда отличались умеренностью, – начал было Орлов и всё же закашлялся. – Прошу простить.

– Князь Сергий Григорьевич. Поверьте мне. Дело уже не в правах вернославных. Кровопролитие надо остановить, пока не поздно.

– Вы понимаете, что задета честь Державы? – глухо, с болью спросил Орлов. – Василевс оскорблён. Оскорблён до глубины души. Он не остановится и не успокоится, пока не получит полного удовлетворения. Неужели на Кайзерштрассе этого не осознают? Нас, русских, любят сравнивать с медведями, но при этом отчего-то забывают, что медведя нельзя дразнить.

– Вы правы… – Фон Шуленберг смотрел прямо в глаза военному министру государства, с которым, очень возможно, совсем скоро его родине предстоит схватка не на жизнь, а на смерть. – Вы абсолютно, совершенно правы. Но, я боюсь, что кое-кто и в Берлине и в Анассеополе заглотил наживку слишком глубоко и уже не может сорваться с крючка.

Слов о «наживке» Орлов как бы не заметил.

– Что, по сути, вы предлагаете?

– Перемирие, – выпалил воскресший гусарский ротмистр. – Немедленное перемирие, обмен пленными, помощь раненым. Переговоры. Его василеосское величество желал Указ о равноправии…

– Боюсь, вы не поняли меня, – с тоской покачал головой Орлов. – Вы не расслышали, граф Александер, что я сказал об оскорблённом достоинстве Державы и самого василевса? Арсений Кронидович не прощает обид и позора.

Да, признался сам себе посол, тут Орлов прав. Обида у василевса смертельная. Смываемая, увы, не только кровью солдат своих и вражеских, но и чернилами, подсыхающими на новых договорах. Договорах, венчающих победоносные войны.

– Князь, прошу вас… мне нужна аудиенция у его величества. Канцлер фон Натшкопф…

– Не в Натшкопфе дело. – Воспалённые веки Орлова вновь опустились и поднялись, словно с усилием. – Я бы не советовал вам встречаться с василевсом, пока не разбит фон Пламмет, причём не разбит вдребезги. Перемирие? Арсений Кронидович в лучшем случае рассмеётся вам в лицо, в худшем… ваши слова, ваши приватные, как я понимаю, слова могут быть восприняты как оскорбление, издевательство, вызов со стороны вашего кайзера. Вы сейчас можете только ждать. Сражение будет, ни фон Пламмет, ни вы, никто ничего не может с этим сделать. Пересечение границы моего отечества – вот что стало роковой ошибкой сего наёмного генерала, соглашусь, во многом весьма способного. Василевс не повернёт назад.

– Даже если вы, ваше сиятельство, военный министр его величества, напрямую посоветуете заключить перемирие и приступить к переговорам?

Орлов вздохнул.

– Граф Александер, сейчас уже вы совершаете ошибку.

– Я знаю. Но я сейчас говорю не как посланник… но как известный вам ротмистр. Мы, я не оговорился, мы таскаем каштаны из огня не для себя, для других. Даунинг-стрит смотрит на нашу свару и посмеивается.

– Берлин ничего не может предложить.

– Но Анассеополь может проявить… великодушие и разум. Держава способна первой в открытую пойти на переговоры. Если же нет… неужели его василеосское величество не видит опасности? Неужели его советники, люди столь выдающихся достоинств, не могут остеречь его?

– Не слишком-то надейтесь на наше… великодушие. – Они всё ещё понимали друг друга. – Давайте оставим эту тему. Признаюсь, я ожидал многого от этой беседы, но получил даже больше. Говорю как известный вам полковник. – Орлов глухо откашлялся. – Но ни вы, ни я не изменим того факта, что прусский кабинет не сделал ни одного шага нам навстречу. Ни единого. Вы же, со своей стороны, из лучших побуждений пытаетесь убедить, пока, к счастью, только меня, что Россия обязана признать своё поражение просто потому, что «наша свара выгодна лишь Англии»…

– Но это так.

– Что выгодна Англии? Безусловно, но в том, что лишь ей, я не уверен. Не пытайтесь говорить с василевсом, граф Александер, это бессмысленно. Всё, что вы можете, это убедить Жуайё, что фон Пламмет – лошадь не просто дохлая, но павшая от сибирской язвы и от неё надо держаться как можно дальше. Нас ждёт мало хорошего, но вас всё ещё не вызвали в Бережной дворец, чтобы сообщить об объявлении войны, и, может статься, и не вызовут. Прошу простить меня, господин посол…

Орлов вновь зашёлся в кашле.

– Прощайте, граф. Я сожалею.

– Благодарю вас, князь, за уделённое мне время, – механически, затвержённой фразой протокола ответил фон Шуленберг. Орлов кивнул, поднялся и, распрямив плечи, пошёл прочь, щеголяя безупречной кавалергардской выправкой. Да, он прав, со жгучей досадой думал прусский посол, провожая взглядом высокую фигуру министра, пока та не затерялась в пёстрой блестящей суете. Русские вообще горды, а император Арсений из них, наверное, самый гордый. Никакие соображения высшей политической выгоды не возьмут верх над их гордостью – не гордыней, прошу заметить, гордостью, а кто там первым выстрелил на Млаве – знает только Господь.