Млава Красная

– Подбираться не станем, – принял решение Сажнев. – Обойдём лагерь, сколько сможем.

Конечно, думал он, пленный нужен. Пленный офицер. Но, ежели Пламметова молодца схватишь, без приказа перейдя пограничную реку, – тут такое поднимется, что будь ты хоть подполковник, хоть генерал во всех чинах – не сносить тебе головы. Им и так повезло. Заметили баварцев. И что-то нутряное шептало Григорию, что дальше удачу испытывать не стоит; Сажневу случалось ходить грудью на пули горцев, на клинки персиян, решивших, что Капказский корпус истёк кровью в бесчисленных экспедициях и настала пора вернуть Дарбанд, «Узкие врата», но и тогда подполковник не поворачивал назад – а сейчас словно кто-то настойчиво твердил в ухо: «Не лезь!»

Сажнев не боялся прослыть трусом, не боялся упасть в глазах трёх своих унтеров – знал, что бы он ни сделал, ему поверят, потому что именно так надо.

– Поворачиваем, – вслух приказал Сажнев. – В штаб поеду сам, срочно.

Унтера Архипов и Федорчук кивнули, мол, поняли. Петровский же сперва командира словно б и не услышал, застыл, пригнувшись, и только что ладонь к уху не поднял – словно стараясь разобрать что-то едва уловимое.

– Что такое, Егор? – нахмурился Аким. – Что слышится-то?

Сажнев тоже замер. Зимовички зимовичками, а как-то… странно и смутно вдруг сделалось на душе, чего никогда б не случилось в виду неприятельского лагеря. Краем глаза в снежном мареве мелькнула тёмная фигура, будто кто-то из его унтеров отшагнул в сторону; но нет, все тут.

Блазнится…

– Идём, – рыкнул Сажнев. Рука, однако, сама сжала пистолет.

– Погодите, ваше высокоблагородие, – шёпотом отозвался Петровский.

– Да что у тебя там, Егор?! – не выдержал подполковник.

– Ходит вкруг нас кто-то, – одними губами произнёс унтер. – Как есть ходит, круги накручивает. Один раз обошёл и второй до половины прошёл, а как третий замкнёт, так и конец нам.

– С нами крестная сила! – Архипов и Федорчук дружно осенили себя знамениями.

– Что ты мелешь, Петровский?!

– Н-не могу знать, ваше высокоблагородие… а токмо чую.

– Кого чуешь-то? Баварца? Драгуна чёрного?

Унтер помотал головой.

– Годите чуть, вашескородь.

Сажнев уже почти готов был сгрести Петровского за ворот шинели и как следует тряхануть, дабы дурь выскочила; однако оба других стрелка смотрели на Егора так, словно готовы были по его слову кинуться в огонь и воду. И что-то в этих взглядах – наверное, беспредельная уверенность, что Петровский знает, что делает, и мешать ему нельзя ни в коем случае, – заставило Сажнева остановиться.

– Поспеши, – только и бросил Сажнев.

Унтер торопливо кивнул. Из ладанки вновь появилась фигурка зимовички, и подполковнику захотелось протереть глаза: почудилось, будто выражение на вырезанном лике сделалось испуганным.

Ну и шутки ж с тобой снег играет, Григорий. Глаза слезятся, ещё и не то привидится.

Петровский что-то быстро забормотал – слова вроде и знакомые, но из старорусского, сразу и не вспомнишь, что значат «ложесна»[13], «гавран»[14] или «уненч»[15].

Но тоскливая и мутная тревога, оттого ещё более поганая, что Сажнев не мог понять, с чего и почему она навалилась, – стала отступать, отпустила.

По вискам Петровского катился пот, унтер тяжело дышал.

– Уф!.. Есть ещё тропка, не закрылась пока… Ваше высокоблагородие!

– Веди, Петровский. – Сажнев счёл за лучшее не спорить сейчас.

Унтер быстро зашагал, крепко зажав в кулаке куколку зимовички и то и дело на неё поглядывая.

Ветер завыл, задул в спину, словно торопя русских: уходите, уходите с этой земли, не пришло ваше время пока…

– Отстал вроде, – выдохнул Петровский, когда они наконец оказались у реки. Унтера облегчённо улыбались, выдыхали, забираясь на плот. Петровский завозился, пряча зимовичку обратно за пазуху; Сажнев шагнул на утлый плотик последним.

Ветер, так всю дорогу и дувший им в спины, вдруг сменился, хлестнул по щекам снежной плетью, кто-то из унтеров пошатнулся, взмахнув руками и едва не свалившись в мутную млавскую воду. Сажнев дёрнулся схватить югорца за рукав и вновь уголком глаза заметил нечто вроде человеческой фигуры, оказавшейся почти рядом. И вновь – взглянешь в упор, никого и ничего. И никаких следов на мокрой приречной земле, само собой.

Но Архипов – а пошатнулся именно он – уже справился, уже спешил, словно от обиды на собственную неловкость, оттолкнуться шестом.

Плотик начал путь к русскому берегу. Ветер по-прежнему сёк лицо, резал глаза, точно пытаясь не пропустить их обратно.

Отчего, почему?..

Никого нет с ними, Сажнев да трое его унтеров, отпихивающихся жердинами, и совсем уже близки заросли на восточной стороне реки. Едва лишь спрыгнув на мокрый песок, подполковник решительно выбросил из головы всю эту ерунду с тенями и прочим.

* * *

– Идём, Фимка.

– Ох, ваше благородие, Григорий Пантелеич, и куда вас несёт-то, Господи прости? Чуть живы вернулись, шинель насквозь, и мундир, и аж исподнее, а сапогами ровно Млаву вычёрпывали… Нешто кто другой до штаба не добежит?