Прежде чем моя голова и плечи покинули дневной свет, я почувствовал, как обе лодыжки схватили снизу мощной хваткой, и понял, что меня тянут с нечеловеческой силой вниз, в недра холма. В отчаянии я крикнул Фуллеру, но мой крик почти потонул в звенящем звуке страшного торжествующего хохота. Я успел увидеть, как мой спутник прыгнул к стволу большого дуба. Он сделал все возможное, чтобы спасти меня, но его нога застряла в кусте можжевельника, и он упал на землю. Веревка выскользнула из его онемевших от страха пальцев. Мои собственные пальцы тщетно цеплялись за рыхлую грязь. Сила, тянувшая меня вниз, была непреодолима. Мои глаза встретились с глазами Фуллера, и его взгляд был полон ужаса.
- Бог вам в помощь! - закричал он, когда вокруг меня сомкнулась тьма.
Меня тянуло вниз с постоянно увеличивавшейся скоростью, я в ужасе потерял всякое представление о движении. Мне казалось, что я - летящий экспресс, несущийся сквозь ночь. Я не знал, да меня и не заботило - куда. Я чувствовал себя легкой лодкой, буксируемой в шипящей кильватерной струе парохода. Рев воды подхватил ритм пения, ощущение, предшествующее обмороку, и сознание покинуло меня.
Первое из моих чувств, которое вернулось после неопределенного промежутка времени, было чувство вкуса. Это был вкус несравненно хорошего коньяка.
- Он оживает. Вам больше не нужно прислушиваться, - сказал голос, резкий, но не недобрый.
Я открыл глаза и огляделся. Я лежал в маленькой комнатке на удобном диване. Со всех сторон тяжелые шторы ограничивали поле зрения. Поразительную особенность этого места трудно описать, поскольку она включала в себя качество, не имевшее точного эквивалента ни в одном из языков, на которых говорят люди. Каждый объект был самосветящимся, излучая свет вместо того, чтобы отражать его. Малиновая драпировка сияла малиновым отблеском и все же была непрозрачна - даже не полупрозрачна. Кушетка, по-видимому, была сделана из меди, и все же медь светилась, будто была источником света.
Высокий человек, который стоял надо мной, глядя мне в лицо дружелюбным и сочувствующим взглядом, был также светящимся. Его черты излучали свет; даже его сапоги, начищенные до блеска, блестели неописуемым сиянием черноты. Я верил, что смог бы читать газету при свете его сапог.
Эффект от этого странного явления был настолько гротескным, что я был достаточно невежлив и громко рассмеялся.
- Простите меня, - сказал я, - но вы так чертовски похожи на китайский фонарик, что я ничего не могу с собой поделать.
- Я не вижу ничего, чтобы возбудить веселье, - серьезно ответил он. - Вы имеете в виду мое сияние?
Его слова привели меня в замешательство. Потом, когда я привык к явлению повсеместно рассеянного света, каждый светящийся цвет стал казался совершенно естественным, и я видел не больше причин для веселья, чем он.
- Друг мой, -- заметил я, чтобы перевести разговор, видя, что он немного задет моим смехом, - бренди, который вы были так любезны дать мне сейчас, восхитителен. Может быть, вы не возражаете сказать мне, где я?
- Уверяю вас, мы принадлежим к числу тех, кто благосклонно относится к вам, несмотря на ваши греховные глупости и слабости. Мы постараемся заставить вас перестать сожалеть о легкомысленном мире, который вы оставили навсегда.
- Вы слишком гостеприимны, - сказал я. - Я вернусь в Ханаан как можно быстрее.
- Вы никогда не вернетесь в Ханаан. Дорога, по которой вы пришли, ведет только в одном направлении.
- И вы собираетесь держать меня здесь, в этой адской пещере?
- Для вашего блага.
- Меня поражает, - возразил я с некоторой горячностью, - что вы слишком заинтересован в моем моральном благополучии.
Должно быть, прошла целая неделя - хотя у меня не было возможности измерить время, ибо мои часы упрямо отказывались идти - моей жизни в заключении внутри светящихся занавесок.
Через равные промежутки времени мой Светильник из тыквы посещал меня, принося еду, которая сияла, будто фосфоресцировала, но которую, тем не менее, я ел с бесконечным удовольствием, найдя пищу очень хорошей.
Он казался не склонным к разговору, но всегда был добр и вежлив, неизменно здоровался и оставлял меня со спокойной высокомерной улыбкой, ставшей, наконец, в высшей степени раздражающей.
- Послушайте, -- сказал я однажды, окончательно потеряв всякое терпение, - вы очень хорошо знаете, что у меня есть желание задушить вас и вернуться из этого места обратно к дневному свету. Однако я слаб, и вы чрезвычайно обяжете меня, сказав, кто вы, почему всегда так высокомерно улыбаетесь, и что предполагаете делать со мной. Кто вы, черт возьми, вообще?
- Вы всему скоро научитесь, - ответил он с безграничной вежливостью, - ибо мне приказано немедленно провести вас к моему господину.
- Владыка сплурглов?
- Сплурглов, если хотите. Видимо, это имя, данное нам в жалком мире, которого вам посчастливилось избежать. Сопровождайте меня, если хотите, в зал аудиенций милорда.