Млечный Путь, 21 век, No 4(45), 2023

"Гранд отель Дэ Бэн разрушается, стоит без дела, забор окружает некогда наполненный жизнью дворец. Здесь умер Сергей Дягилев, Томас Манн писал новеллу, а Лукино Висконти снимал знаменитый фильм. Теперь лишь чайки кричат над пустыми террасами, и грустные волны укутывают безлюдный берег" Я так и не распотрошил чемодан, вон он стоит, закрытый, в углу у печки, и в нем две бутылки Просекко. Полгода в Италии, - встречал Венецию, раскинувшую свои зеленые воды, - зеркала ревности и скрытой за восхищением ненависти, что никому красавица не принадлежит, - зачем-то стремясь в Ломбардию, но через два дня вырываясь с ее тенистых склонов в поиске жары и солнца, - в Неаполь, бухтящий на томных холмах, готовый сбить и посмеяться под туманным циркулем Везувия, - и там я был, на его раскаленных склонах, взрыхленных каменной кольчугой лавы. Нет, Неаполь не по мне, в поисках нового я завис в Лацио, в городке у ласкающего гранитный обрыв моря, где две недели таял на песке, потратив за год скопленные гонорары от заметок и репортажей, - и теперь, вернувшись на родину, я думаю о деньгах с привычным и едва забытым отчаянием. Выданный мне режиссером аванс в первые три дня я оставил во Флориане, гордясь серебряной посудой и собственным воображением. Что я ему покажу? Формально у меня еще три дня, чтобы написать сценарий. Так мы с ним договаривались. А что будет завтра?

...

Да, я здесь не был давно. Как стремительно ускоряется время.

...Вчера произошло непредвиденное, и я не знаю, как быть. Чтобы хрусталь заиграл на карнизах, теплый свет пробежал по дорожкам и в опадающем небе вспыхнули краски, нужен скверный день. Я маялся прогулкой по городу, переломанный зонт уже не спасал, в кроссовках жижа. Во что бы то ни стало, требовалось придумать сюжет, который ляжет в основу фильма. Ничего не приходило в голову, и я злился на себя. Страх заразиться неведомой болезнью давно был вытеснен неуклюжими попытками борьбы с неизвестностью, - вот где цивилизация по-настоящему выдает себя, - веками прятаться за прогресс, за войны, за усмирение войн, за профессионализм и смех над графоманией, но "сегодня" - когда бы оно ни оказалось - цивилизация наивно глупа. "Это не оскорбление, но констатация факта",- говорил я себе, злясь, что в голове пусто. Глаза туманились от плохо закрепленной маски.

Кто меня может знать, в курсе, что я люблю писать здесь, и если ничего не выдумывается, непременно иду сюда, беру чай за пятнадцать рублей или кофе за двадцать пять и пирожок с яблоками за двадцать семь и сажусь за второй справа столик в верхнем зале. Здесь никогда ничего не происходит, и одиночество кстати автору с амбициями. Куда, как не сюда мне было теперь идти? Не знал я, что ждет меня в этот раз.

Глаза, - я уже думал выйти, - они смотрели на меня, - широко открытые, добрые, многоговорящие, - словно о чем-то просила, девушка сидела сразу у входа, слева за столиком, держала чашку, уже пустую. Никакой очереди, - конечно, дождь на улице. Как и когда-то, я взял пирожок с яблоком и черный чай. Расплачиваясь, я слегка глянул на девушку, но она смотрела в телефон.

Поднялся в верхний зал, все как и прежде: бутылки на полках под потолком, рамки на обклеенных этикетками стенах, эффект уюта, картин, и только черный квадрат телевизора неприятно смутил, словно плюнул в память, раньше работал, сейчас молчал. В зале сидели двое, один в углу с пивом, другой, уткнувшийся в телефон, с чаем. С пивом как-то странно смотрел. Немигающий взгляд в упор. Сев за привычный столик, я сделал вид, что занят расстановкой чашки, но мельком глянул в его сторону, он упорно смотрел на меня. Садясь за стол, я всегда погружаюсь в, своего рода, сон, - кто регулярно пишет, тот знает, с какой легкостью и вожделением входит в привычные двери, осматривается и пытается сделать неуверенные шаги. Требовалось зацепиться за вдохновение. Проверенный метод: я взялся за брошенную месяц назад сцену в недописанном романе, что третий год молит о завершении. Решив погубить героя, я вперился в текст и, наверное, слишком сжал зубы, потому что от боли в челюсти я очнулся и осмотрелся. Выныривая из творческого забытья, я иногда обнаруживал на себе чье-нибудь внимание, и легкая улыбка растворяла неудобство, - но совсем другие глаза смотрели на меня здесь. Колкие, злые, уверенные. Смотрели оба. Я поднял чашку, словно защищаясь или заочно чокаясь, - во всяком случае, я поприветствовал их, сидящих напротив. Тот, что с чаем, усмехнулся, тот, что с пивом, продолжал, не мигая, смотреть в упор. Если бы я хотел, сразу бы исправил ситуацию, вышел, оставив чай, и доел пирожок на улице, - но что-то меня держало, я не мог понять, что, с ужасом вглядываясь в змеиные глаза напротив. Тут только смутно я вспомнил девушку у входа, ее широко открытые глаза, словно просившие о помощи, - что, если они предостерегали? Зазубринки искрились и преломлялись на бутылках, расставленных на верхней полке по периметру зала. "Они ждали меня", - молнией пронеслось в голове, - "неужели здесь нет никого лишнего?"