Млечный Путь, 21 век, No 4(45), 2023

Когда через три года после их первого знакомства, в 1924-м, они сошлись окончательно, став мужем и женой, Филонов воспринимал это как дар судьбы. Писал ей во время одного из краткосрочных отъездов из Ленинграда: "Катя, сам не знаю почему, но во мне растет чувство радости, что мы сошлись на свете и сдружились так крепко. Ты не зазнавайся, смотри. Подумаешь, какая радость, жил парень один и вдруг свалился ему такой властитель дум, как ты".

Наверное, ему казалось, что ее жизненный опыт и годы в эмиграции не чета тому, что видел он. И ее жизнь никогда не станет доступной ему. От того считал Серебрякову во всех смыслах старшей, более зрелой и осмысленной.

И впрямь странными были их отношения. Удивление многих вызывала не только большая разница в возрасте между Филоновой и Серебряковой, но абсолютная противоположность их характеров. Она часто была не в настроении, жаловалась на головную боль. Он в свои сорок ощущал себя куда бодрее, несмотря на то что временами голодал. Но даже после женитьбы тщательно следил за тем, чтобы не стать нахлебником у своей Кати, получавшей специальную пенсию как бывшая революционерка со стажем.

Специфичность их характеров ощущалась во многом. Они часто и не жили вместе. Несмотря на все увещевания Серебряковой, Филонов так и не переехал к ней со своим незамысловатым скарбом, продолжая проводить время у себя и там же нередко оставаясь на ночлег. Она поначалу недоверчиво любопытствовала, отчего так. Он отнекивался, ссылался на обилие своей работы. Бывали дни, когда Филонов и впрямь совсем не отдыхал, даже по ночам. Так что Екатерина Александровна вынужденно привыкла к таким отношениям с мужем. Их трудно было назвать даже гостевым браком. Филонов часто по-прежнему бытовал на одном этаже, она - на соседнем.

В общем, непонятно все это было - даже, кажется, для них самих. Наверное, солидный Катин возраст (а ей в момент соединения с Филоновым было уже почти 60) и не позволил разрушиться этим отношениям.

При этом Филонов был чрезвычайно нежен со своей женой: неизменно называл ее дочкой, что выглядело совсем уж нелепо, постоянно целовал и рисовал ее, забрасывал удивительными по своей нежности письмами, когда ему доводилось оказываться в отъезде.

"Хорошая доченька! - писал своей Кате Филонов. - ... Постоянно думаю о тебе, но мне этого мало, мне надо поглядеть на тебя, полюбоваться, поговорить... Твой верный Панька".

"Дорогая Катюша, - обращался художник к ней в другом своем письме, - доченька моя, солнце мое, радость ненаглядная... Встаю ли утром, или весь день, при любой работе, и когда спать ложусь - все, Катя, у меня из головы не выходит - будто вижу твою маленькую фигурку, не перед собой, а в себе, будто ты у меня в каждой капельке крови разлилась. И ничего, кроме хорошего, не вижу, не нахожу я в тебе, чем дальше, ты мне дороже и роднее".

Читая такие письма, невольно складывается впечатление, что Филонов куда эмоциональнее относился к своей жене, чем она к нему. "Не умею я, Павлуша, раскрываться, нежность напоказ проявлять", - призналась она как-то в их разговоре. "Отчего же, Катя?" - поинтересовался он. "Да вот не умею, и все тут, - вздохнула Серебрякова. - Будто боюсь чего-то".

И замолчала.

Жизнь бывшей народоволки научила Екатерину Александровну, как следует добиваться цели, но куда меньше, как сделать себя счастливой. Собственно, она мало задумывалась об этом, что понял и сам Филонов. Позже он нередко именовал себя в письмах "ее товарищем", "товарищем своей доченьки". А та хоть и признавалась время от времени в своих письмах, что "зацелует" своего верного Паньку, но, похоже, дальше разговоров дело не шло.

6

Разными они, конечно, были. Совсем разными.

Екатерина Александровна мыслила обо всем очень конкретно. Важнее всего для нее были самые прозаические вопросы: здоров ли ее Панька, сыт ли? Спрашивала об этом исключительно себя, не погружая в свои мысли Филонова. Знала, он чего доброго сорвется - уйдет в себя или, чего доброго, станет рвать у нее на глазах свои работы.

Так было уже однажды, она чуть ли не бросилась перед ним на колени, стремясь отговорить его от этого безрассудства. Он мгновенно смягчился...

Его отстраненность от повседневного мира если не пугала Катю, то уж точно по-настоящему удивляла ее. Так и жила - с бесконечными вопросами в своей душе. Только прояснить их было некому.

Филонов же и впрямь был совсем другим по сравнению с тысячами людей, которых встречала Серебрякова. Допытываться же у него, о чем он думает, на чем сосредоточен, что хочет сказать очередной своей картиной было невозможно. Он не любил, когда кто-либо вмешивался в его мысли и чувства. А получалось худо. Не спросишь у него, поел ли он сегодня - так и вовсе останется голодным, весь в работе. Если и попросит "голого" чаю, то лишь под вечер, словно чуть переводя дух от прожитого дня.

Весь его неистовый дух уходил в художество.