Млечный Путь, 21 век, номер 4 (49), 2024

Я встряхнулся. Не о том думаю, надо сосредоточиться на Вере. Снова стал вспоминать, мысли разбежались, испуганные, я никак не мог сконцентрироваться на главном. Вдруг показалось, за мной кто-то наблюдает, едва сумел бежать этого наваждения. А за нами всегда наблюдали, это правда, следили за нашими доходами и расходами, покупками и встречами. Земля превратилась в огромный глаз, а мы стали соринкой в нем. За возможность не быть частью тотального контроля требовалось платить, целые кварталы, предназначенные для среднего класса, могли похвастаться отсутствием камер, следящих дронов, механических шпиков и прочих запоминающих все обо всех устройств.

Не то! Я тряхнул головой. Сонная одурь нашла, я поднялся, немного походил, нашел кран с питьевой водой, ополоснулся по пояс. Снова сел. Вдруг вспомнилось, как мы, еще дети, бежали, взявшись за руки по морскому побережью, наши родители что-то кричали вслед, кажется, предупреждая о волнении, но разве мы слышали их? Потом накатила волна, сбила с ног, потащила за собой. Я чудом удержался, ухватив и Веру...

Что я несу? Не было этого, не было! Мы познакомились всего полтора года назад, она жила в другом городе, после ее родителям выделили новую работу, старая кончилась вместе с предприятием, они переехали. Кажется, ей было пятнадцать. Она еще говорила, что сразу по переезду познакомилась с парнем, а потом разошлась, сама того не желая, глупый случай заставил их прекратить дружбу, продолжившуюся через десятилетие. Так она снова обрела меня.

И это чушь. Или нет? Я вдруг перестал понимать, что правда, а что ложь в собственном воображении, воспалившееся усталостью, бессонницей и немыслимым напряжением сознания. Вот почему плакальщиков всегда много. Невозможно одному, поддерживая бодрость духа и свежесть мыслей, все время вспоминать о единственной. Это только в романах герой способен месяцами грезить без сна и отдыха, только в сочинениях давно забытых классиков давно забытой мировой литературы.

А она любила читать, правда, все больше современных механических мастеров детектива и любовные романы. Ей не хватало чего-то большего, чем могла дать наша жизнь, не только по бедности, но и по отсутствию положительно приятных приключений, каковые сплошь и рядом случаются у скромных серых мышек, ставших объектом безудержной страсти бравого космического первопроходца.

Я вдруг представил его, капитана межзвездного судна, бороздящего просторы вселенной. Потом снова провал, верно, отключился, мне еще казалось, будто я устроил мятеж на его потрепанном корабле, после чего был отправлен в открытый космос на съедение акулам.

Потом подумалось, надо начать заново, я вспоминаю черт-те что. Потом снова провал. Кажется, в подвал заходили люди, ну точно, а я сидел, кемаря, даже не понимая, что уже не один. На меня не обращали внимания, верно, приняли за помощника механического регулировщика температуры. Снова провал, кажется, я начал убеждать себя, что надо взять все Верины деньги и нанять побольше плакальщиков, неважно, что мы не сможем уехать, главное, чтоб она возродилась. Я на раскопе получаю немного, но если постараться, может, стела поможет, прибавят финансирования, и мы сможем выбраться, обязательно, непременно сможем. Осядем в колонии, забудем обо всем, как в те былые годы, когда мы как дети, бегали по берегу моря, а волна, отчаянно нахлестывая, стремилась, но не мог помешать безудержному веселью. Начиналась буря, море кипело, лил косой дождь, а корабль клонился к закату, пробираясь к неведомым созвездиям...

Я вздрогнул, не понимая, где нахожусь, что делаю. Сколько времени провел в этом непонятном месте. Жижа снова вскипела и на этот раз успокоилась. Исторгла из себя воскрешенную.

Вера вздохнула первый раз в новой жизни. Глянула на меня. Я не смел пошевелиться, впился в нее взглядом, пытаясь понять, все ли в порядке. Не знаю, сколько продолжалось молчание. Наконец, я произнес, едва разлепляя губы:

- Привет.

- Привет, - улыбнувшись знакомо, ответила она. У меня камень с души упал.

- Как я рад тебя видеть.

- Как я рад тебя видеть, - повторила послушно Вера.

Потом, помню, меня оттащили. Нет, перед этим я отер ее полотенцем, заботливо кем-то повешенным на трубу батареи отопления. До сих пор не пойму, видел ли я его прежде или оно появилось как бы из ниоткуда, словно очередное наваждение, каковых за время моего бдения прошло немыслимо много перед внутренним взором. Полотенце, помню точно, бросил в жижу. Потом туда бросили Евгения Ждана. Вот это я тоже запомнил, неудивительно, что меня немедля после этого скрутили и вытащили. Потом был допрос у секретаря Неграша. Отвечал я сумбурно, рассказывал про Веру что-то непонятное, а после стал городить вздор про плакальщиков прошедших эпох и берег моря, заполненный акулами. Странно, что никто не тронул меня, просто отправили в камеру, видимо, в ледник, где было прохладно, но не обжигающе холодно, и где я отсыпался, бессильный что-то изменить.