Млечный путь

— Сволочи!.. — выругался Валдис, застонав. Лодку качнуло в сторону, развернуло боком к течению. — Ну, вот, пора!.. Чего ждешь? Спускайся в воду! — крикнул, подавив стон.

— А ты?! Как же ты? — Несмотря на его давешнее предупреждение, ей не верилось, что придется покинуть лодку и оказаться в бурлящей реке.

— Кому сказал?! — рявкнул Валдис. Но тут же спохватился, торопливо заговорил, все так же сдерживая стон и как бы извиняясь перед ней: — Ну, не бойся... А я позже, потом... Смотри, силы береги и плыви к левому берегу...

Пулемет внезапно смолк, но послышалось тарахтенье мотора. Значит, за беглецами послали моторную лодку.

Замирая от ужаса, Нурания глянула вниз, в черную, бурлящую бездну и выбралась из лодки. Холодная вода ожгла тело, река подхватила ее легко, как щепку, понесла в темную даль.

Она услышала нарастающий гул мотора, какие-то крики, потом весь этот шум, и голоса удалились. Значит, мелькнуло в ее полубредовом сознании, Валдиса схватили...

Почувствовав, как ноги начинает сводить судорога, Нурания размеренными саженками стала выбираться из стремнины и приближаться, как советовал Валдис, к левому берегу. Но силы уже были на исходе, руки слушались плохо. Если бы не жажда свободы, отчаянное желание во что бы то ни стало выстоять и выжить, ей бы не сладить с течением. Бешеный водоворот затянул ее вглубь, снова вытолкнул на поверхность и, словно натешившись этой жестокой игрой, выпустил еле живую на спокойную гладь. Нурания судорожно ухватилась за свисающие к воде ветви, течение еще раз покрутило ее и с силой бросило на берег...

И вот она лежит на влажном песке. Раздавленное трудом и лишениями, скованное холодом тело, казалось, до донышка истратило силы и тепло. В душе пустота, нет даже радости от сознания чудом обретенной свободы. Да и какая это свобода, если кругом враждебная земля, чужие люди. Был бы рядом Валдис, он бы придумал что-нибудь, а одной Нурании не совладать с этой свободой, какой бы сладкой и желанной она ни виделась издалека.

Теряя сознание, она все же успела подумать, что умрет не в вонючей каморке, не на глазах у жестокой и глупой Марты, а на воле. Это ли не утешение...

То ли в горячечном бреду, то ли уже приходя в себя, она вдруг почувствовала запах полыни. Ее будто кто-то тронул за плечо, велел встать, и Нурания вскочила на ноги.

Ночь была на исходе. Гасли звезды, бледнел и таял, загадочно мерцая, Млечный Путь. Вдали, на светлеющем горизонте, проступали зубчатые очертания гор.

Дрожа от холода, Нурания стащила с себя платье и ветхое белье, выжала их, распустила волосы. Нельзя ей сидеть без движения. Одевшись, она стала размахивать руками, приседать и прыгать на месте. Кровь побежала быстрее, по телу разлилось тепло.

Но продолжалось это недолго. Вдруг она почувствовала, что все тело горит, к горлу подступает тошнота и голову будто сжало железными тисками. «Только бы не заболеть! Только бы не упасть!» — твердила она, карабкаясь на высокий берег, чтобы найти укромное место, подсушиться на солнце. Может, и Валдису удалось спастись и вскоре он найдет ее, как обещал, прощаясь. Она еще верила в это, не зная, что Валдис, отвлекая немцев от нее, постарался увести лодку в сторону и, можно сказать, сознательно попал им в руки.

Над лесом вставало огненно-красное солнце. Высились вдали, закрывая горизонт, подернутые голубым маревом, призрачные силуэты гор...

Встречи, расставания…

1

Прислушиваясь к мерному стуку колес, Мансур перебирал в памяти большие и малые события своей жизни. Он знал, что пользы от этого никакой, но мысль не подвластна человеческой воле. И улетает она то в даль годов, в пору юности, то возвращается к дням, жар и смятение которых еще не остыли, не улеглись.

...В армию Мансура призвали в тридцать девятом. Семь лет его молодой жизни прошли вдали от дома, четыре из них поглотила война. Ушел он из аула еще неокрепшим, безусым юнцом, вернулся меченным огнем и железом мужчиной.

После десятилетки он поступил в сельскохозяйственный техникум на заочное отделение механизации. Все лето в тот год до призыва в армию ему выпало работать вместо заболевшего шофера на единственной колхозной полуторке. И было это для парня, с детства бредившего всякими машинами и механизмами, неслыханным счастьем. Помнит Мансур, как мчалась полуторка в облаках пыли, подпрыгивая на ухабах и колдобинах, по разбитым проселкам, и будто слышит в ушах свист врывающегося в открытое окно ветра. По одну сторону дороги переливаются желтизной и зеленью поспевающие хлеба, по другую высятся неприступные горы. Пьянея от скорости, от избытка молодых сил и просто от беспричинной радости, он выкрикивал что взбредет в голову или пел шутливые уличные песни своего аула.