Млечный Путь

Дня через два он стал носить худой лошади запаренный корм, не отходил от нее, готовил ей какое-то особое пойло, и через пару недель сказал Олечке, что конь немного обгладился и его уже можно сбывать. Однажды на рассвете он накрыл Олечкину лошадь мешками и, с краюхой хлеба в котомке, выехал верхом со двора.

На конном рынке в небольшим городке, верст за сорок от Сумлич, Кастусь, как опытный барышник, расхваливал свою старую клячу, божился и, при случае, отпускал крепкую ругань. «Без этого коня не продашь», — думал он и предлагал всем поглядеть коню в зубы. «Главное — смело говорить, чтобы глядели зубы, тогда никто и не глянет, поверят, что конь молодой».

Высокий пожилой цыган, продававший тут же рядом еще более старую лошадь, сказал:

— Ты, юначе, проси, чтобы глядели твоему коню не в зубы, а под хвост, тогда скорее обманешь.

Вокруг засмеялись, и Кастусь, проклиная злосчастный день, отвел свою лошадь в сторону, но и оттуда его вытурили нахальные барышники. Кончилось тем, что он вернулся на прежнее место. За это время цыган уже успел продать ту лошадь и купить другую и расхваливал товар на все лады. И только к вечеру Кастусь смог продать свою лошадь, уступив ее почти задаром, и все же он был рад, что развязал наконец руки. «Олечка не будет в обиде, ведь я же отдаю ей своего коня». В отличном настроении он возвращался домой, шел всю ночь напролет, и ему казалось, что он вырвался на волю. Покидая город, он увидел деревенскую бабу, несшую под мышкой петуха.

— А хорошо ли он поет? — спросил Кастусь у бабы.

— Голубчик мой, — охотно отвечала баба, — это же не петух, а музыкант. Под его песню целый вечер танцевать можно.

Он купил петуха и подумал: «Придется же зимовать. Пусть себе поет. А если Олечке не понравится, — я ей деньги верну».

Кастусь пришел домой до рассвета, бросил петуха на сеновал и долго прислушивался — когда же он запоет? И только теперь вспомнил с досадой о своей вине перед Олечкой. «Я же за бесценок продал коня». В предутренних сумерках, не заходя в хату, он выкатил из сеновала пару сухих бревен и стал тесать. «Пока зима не проморозила землю, я еще успею вкопать столбы для ворот». Угрызения совести прекратились. И вдруг на сеновале запел петух. Это его поразило, как приятная новость. Он перестал тесать бревно и выпрямился, внимательно слушая. Чуть брезжил рассвет поздней осени. В окне хаты блеснул огонек. Олечка вышла на крыльцо, увидела его за работой и запричитала:

— А братец ты мой, что же ты надумался ночью бревна тесать? Ну как же-у тебя там вчера обошлось?.

— Ну, коня продал, петуха купил… поет, лихо на него, как на скрипке играет… А вчера под вечер над лесом висела туча синяя-синяя. Должно быть, скоро снег ляжет настоящий.

Снег, ветер, голосистый петух, запах сена из сеновала, крик зимней птицы, почерневший от заморозков дрожащий листок в саду, ясный солнечный закат, запах свежего хлеба в хате, вымолоченный колос, вскинутый ветром на голый куст сирени, тихие звезды морозной ночи, вечное движение времени — день за днем, день за днем — так и проходила их жизнь в большой радости тем малым, без чего невозможно существовать. Ни зависть, ни жадность, ни злобное недовольство, ни мучительная досада, что у тебя мало, а могло бы быть больше, ни горечь, что кто-то выше тебя ростом и местом… Не было у них пустого и бесплодного стремления в неизвестность. Цвет и запах свежеотесанного соснового бревна говорил их душе больше, чем желтое золото в сундуке, утраченное неизвестным и загадочным графом Поливодским, украденное и ускользнувшее из рук чадолюбивого Густава Шредера.

День за днем и месяц за месяцем. Зима за осенью. Наконец крупная капля воды упала с крыши в одно морозное и солнечное утро. Небо было и синее и высокое. Но под ним в полевых просторах еще лежали в человечий рост пласты промерзлого снега. До весны и лета было далеко. Но еще дальше — до мерцающих звезд в сентябрьском бездонном небе. Тогда исполнится год, как паренек с Вилейщины, тихий Кастусь Лукашевич, обосновался в Сумличах. Но солнце шло уже высоко, и казалось, вот-вот над блестящим раздольем снегов зазвенит первый жаворонок. По ночам светила луна, круглая, полная, волшебная. Говорят, что в такие ночи ведьма, наплясавшись с вечера до пота, спасается от жары тем, что ложится спать на голом току, а под утро мерзнет и накрывается бороной. И не раз на рассвете Кастусь предлагал Олечке идти на ток греться под бороной под боком у ведьмы. И за это Олечка называла его ведьмаком. Это не были шутки взрослых людей, тут было много наивности — детская игра, лишенная детской непосредственности. Еще не пришло время их зрелости, их сближения друг с другом. И, живя вместе с Олечкой, Кастусь становился все более молчаливым. Она же любила слушать его шутки и уже заранее готова была хохотать. Можно было предположить, что характер у нее будет веселый и даже легкомысленный. Однако он замечал, что на душе у нее какая-то тяжесть и глаза ее по временам чересчур задумчивы. Однажды она сказала: