Млечный Путь

— Ну, я не виноват, если ты не знаешь. Я тебе скажу, ты человек, как гриб, — прирос к своему пню, жил бы век в своих Сумличах, если бы на войну не забрали. Я тоже хоть и жил, как и ты, за печкой, но еще мой дед, пока не переехал сюда, рассказывал, бывало, мне, малому, про панов, и князьев, и графов. Они даже давали ему деньги на сбережение, поверенным был у них. Так он и графа Поливодского вспоминал. Тот граф был дедом этого, который тут на стене писал, и достал себе титул графа, потому что владеть десятком имений без титула — какая же это к черту работа. А имения его были и за Оршей в сторону Дубровно, и в Витебском крае, и на Смоленщине, и возле Мира под Кареличами, но Мирское имение уже этот, писавший у меня на стене, внук того деда, проиграл в карты, надеясь на остальные свои имения, откуда он получал чистую прибыль, а сам ни разу там и не был. Сам он очень молодой, тонкий, высокий, и офицер еще царской армии, а теперь офицер польской армии. Ему не повезло. Революция принесла ему разорение, и война тоже. А ведь некоторые, такие паны, как он, нажились на войне. С награбленным добром они бежали мимо моей корчмы с востока на запад и за моим огородом, осмелев, почувствовали себя, как в крепости. А этому, чтобы жить, пришлось служить полякам, как говорится, не ради Исуса, а ради хлеба куса. Какой он там был герой на немецкой войне — кто его знает, видно, неважный, потому что на войне надо привыкнуть спать в болоте, а он возил с собой пять лакеев, переодетых денщиками. А шестой денщик был казенный. И никто не скажет, где были эти шесть денщиков, когда пуля врезалась ему в ребра. Он свалился с коня, своего собственного, за которого один из близких к царю генералов давал ему пять полсотен надбавки к двадцати пяти тысячам… Хе-хе, к двадцати пяти тысячам приткнули пять полсотен и за них торговались, как мы за полтинник. Конь помчался неизвестно куда, а Поливодский истекал кровью в воде и грязи, лежал без сознания, скрытый от людских глаз — осока, аир, болото. Возле него и русские ходили, и немцы ходили, и никто его не заметил. Ну, подошло время, очнулся он ночью и сел. Обрадовался, что всюду тихо. Обсосал свои мокрые пальцы и окреп. К утру выполз на полевую дорогу, посидел и опять лег ждать спасения. К концу дня какой-то человек в лаптях, с мешком за плечами вышел с поля на дорогу. Так вот, этот оборванец с мозолями на руках, твердыми, как рог, этот случайный человек и спас его. Ну, граф Поливодский, он же всю жизнь умел только кричать на людей, а теперь, как миленький, просить его начал:

— Голубчик ты мой, возьми меня к себе, найди доктора, помоги мне здоровье вернуть, я тебя в паны выведу. Дам тебе золота много и камней драгоценных, даже золотой фамильный крест с бриллиантами с шеи сниму и отдам тебе, одно из своих имений на тебя запишу. Я — граф Поливодский.

Ну, человек этот положил на землю сапоги с убитого немца и сказал:

— Какой ты к черту граф, если ты в крови и несчастный. И князь, и царь, и министр командуют нами, в тюрьмы сажают людей, делают с ними, что хотят. А ты… Подставляй плечи, обопрись на меня, и пойдем. Тут недалеко. Это я, чтоб ты знал, ходил туда к речке. Босой хожу, а там немцы в сапогах лежат, загнивать начинают. На кой черт, думаю, мертвому сапоги, если живому обуться не во что… Стой, передохнем. Вон возле леса хата.

Босой оборванец дотащил Поливодского до своей трухлявой хаты и положил на поправку. И лекаря достал, не за деньги, а от своего доброго сердца. Ну, а как попал Поливодский в постель, так он прежде всего ощупал себя и сразу же приуныл: пока он лежал еле живой в болоте, кто-то обчистил его, да так усердно, что ему уже нечем было отблагодарить оборванца-избавителя. Ну, а время, конечно, шло. Больше года Поливодский, то лежа, то сидя, то прогуливаясь по лесу, прожил у своего благодетеля, делившего с ним пополам все, что сам имел. Поливодский поправился и стал здоров, как и раньше. Одно только, страшные мысли точили его: в карманах пусто — ни золота, ни драгоценностей. Да и графом он уже не был. Прокатилась революция и отобрала все его имения. И сразу же он стал бедный, голый, как бубен. Деваться ему некуда, и сидел он по-прежнему у своего оборванца-благодетеля. Правда, оборванец к тому времени обул уже новые сапоги, приоделся, прихватил панской земли, из панского леса хату себе, как звон, поставил, ну и жил в свое полное удовольствие. А какой из Поливодского работник? Как прежде, так и теперь он мог только готовое проедать. Душа его разрывалась на части. Вот раз и говорит ему хозяин:

— Товарищ, приучайся ты к работе. Бери себе где-нибудь тут участок земли и живи счастливо.

Поливодский, услышав это, разгневался. Он думал о другом. На западе от тех мест, где его приютили, уже собиралось польское войско, и бывший граф знал об этом.

— Хам! — закричал он. — Перед кем стоишь?! Шапку долой!