Млечный Путь № 1 2020

- Подумать как раз можно. Вот США довольно интересная страна. Там отлично трудятся и бежавшие от фашизма и обласканные им. И Эйнштейн и фон Браун. Каждый доволен своим местом и трудится на благо нового отечества.

- Только не говорите про СССР, - тут же заявил Пашке.

- Я мало что знаю о Союзе. Поэтому и не буду.

- Такой же лагерь, как и Третий Рейх.

- Франц, мне не привыкать работать в таких условиях, - произнес и подумал, зря он так. Хотя это и было правдой. Пашке тотчас же разразился тирадой о свободе совести, личности, сравнил коммунизм с фашизмом, мол, две стороны одной монеты. Доктор Пауль только кивал в ответ, все верно, все правильно. Вот только, постоянно думалось ему, не только сейчас, но и тогда, после бегства: если б он помедлил, не бежал бы в конце сорок четвертого сперва в Австрию, а затем и в Швейцарию, подальше от войны, от катастрофы, а уже добравшись до Испании с содроганием слушал по радио сводки падения отечества - слушает их и сейчас - если б остался ждать своей участи там и тогда, - сейчас наверняка работал бы в Союзе. Как многие ученые, доставшиеся коммунистам во время их стремительного броска к Берлину. Работал, не особо задумываясь, на кого, особенно, если б выделили лабораторию, подобрали хороших специалистов, тех же, что провели с ним полдюжины лет под одной крышей. Ашенвальд хмыкнул. Наверное, он так же писал докладные товарищу из КГБ или еще откуда-нибудь, о пользе разработок на благо партии и правительства. И ни о чем бы не думал, нет, размышлял, конечно, может, корил себя за выбор, что не перебежал к англичанам, нет, к американцам, вестимо, или к французам, только не к бриттам. Но и только. Ашенвальд порой презирал себя за вот эту способность притворяться, принимать и работать, не сопротивляясь. Точно Франкенштейн или скорее, Фауст. Все равно, где и как, лишь бы давали осуществлять его задумки. Его коробило, но... он ведь бросил лабораторию не тогда, когда понял подлость и мерзость режима в стране, о, с пониманием у него проблем никогда не существовало. Умчался прочь, лишь когда лаборатории не стало, и возможности ее восстановить не осталось. И никак иначе.

Пашке этого не понять. Как, верно, и другим, менее одержимым. Жена ушла от него сразу, как он занял свой начальственный пост в Ораниенбурге, даже не задумалась ни на секунду. Уехав сперва к родным в южную Тюрингию, а затем и вовсе перебравшись за рубеж - он до сих пор понятия не имеет, где она теперь осела. Пытался найти, но после первых же безуспешных попыток, понял, что новая встреча будет схожей на расставание - бурное и отчаянное. Как не понимала, так и не примет. А вот его соратники, да, они бы пошли за ним хоть в СССР, хоть в Штаты.

Он куснул губы, снова вспоминая события шестидесятого года. Сейчас бы работал, не задумываясь, не забивая голову.

Поднялся, резко отодвинув стул, так что он скрипнул. Ассистент отшатнувшись, вздрогнул. Начал извиняться.

- Нет, все в порядке, Франц. Вы правы. Я хоть на своем месте и хоть что-то делаю. Или пытаюсь сделать.

- Вы спасаете жизни, это самое главное.

Снова куснул губы. Почему-то вспомнилась Инга, с которой сошелся незадолго до уничтожения лаборатории. Та самая надсмотрщица из СС, которой он в сорок четвертом сдавал докладные. Он предлагал ей бежать, та же лишь покачала головой. Не имеет права, возможности, это предательство, это нарушение ее клятвы, она жизнью готова...

Да они все фанатики, что он, что Инга, что его сын. Только в разных сферах. Кажется, вовсе не пересекающихся.

Сердце кольнуло, стоило подумать о Генрихе. Семнадцать лет навсегда. Умер как жил, молодым, отчаянным, дерзким. И тоже не всегда понимающим отца, ведь, в письмах сын не раз укорял его за идейную нестойкость, за мягкотелость, за... много за что. Странно, что сейчас воспоминания столь поблекли, что кажутся даже приятными. Хотя бы с ним, хотя бы изредка он мог поговорить, не стесняясь, не боясь, не вывертываясь. Хотя друг друга оба не всегда понимали, но хотя бы могли облегчить душу.

Он вздохнул.

- Наверно, ты прав, - будто все еще обращаясь к сыну, а не к ассистенту. - Наверное. Надо закончить с анализами, идем в лабораторию.

- Да, конечно. Только... доктор, я все никак в толк не возьму. Неужели в стране за все время не было сопротивления. Настоящего, как во Франции, Бельгии, Польше - с подрывами поездов, мостов, убийствами гауляйтеров.

Ашенвальд покачал головой.

- Не было. Знаешь, в конце тридцатых - я тогда в Берлине еще работал - анекдот ходил: Встречаются два приятеля. Один другого спрашивает, мол, как жизнь? - Да как в трамвае: одни сидят, другие трясутся.

Пашке нервно хохотнул.

- Да, в точку.