Млечный Путь № 1 2020

Никуда он, конечно, завтра не поедет. И к Ставракосу больше ни ногой. Все нужно делать наоборот. Не так, как от него ждут, - если от него вообще ждут чего-то.

Говорить с врачами тоже смысла нет - никто не станет рассказывать подробности и, тем более, показывать медицинские документы эксперту без полномочий. Собственно, ничего этого ему не нужно. Он видел сотни эпикризов, сотни экспертных заключений, сам их подписывал - узнать, значит упростить. А ему не нужно упрощение. Усложнение не нужно тоже. Нужна правда.

"Совершенство невозможно разрушить, но можно..."

Что?

В аллеях зажглись фонари, похожие на старинные уличные газовые светильники, которые возжигал, поднося фитиль, уличный смотритель. На маленькой круглой площади перед гостиницей стояли две скамьи с высокими спинками, в глубине аллеи Розенфельд увидел подсвеченный фасад двухэтажного дома, похожего на фотографию особняка, где провел последние тридцать лет жизни Эйнштейн. Может, это он и был.

Дождь уже не шел, но в окно не было видно, распогодилось ли, открылось ли небо, стали ли видны звезды. Освещенная площадь делала темноту неба более глубокой и будто вовсе отсутствующей в этой реальности. Розенфельд надел куртку, положил в карман телефон и вышел, не встретив никого ни в коридоре, ни в холле - даже за стойкой администратора никто не сидел и не провожал гостя изучающим взглядом.

К спинке одной из скамеек была привинчена бронзовая табличка с надписью, удостоверявшей, что сидеть здесь человек будет за счет и в память об Анне-Марии Сегед. Розенфель сел и почтил память меценатки. Из закрытой двери отеля странным образом вывалился большой рыжий кот и медленно, важно прошел поперек площади, зыркнув на Розенфельда зеленым глазом.

Розенфельд достал телефон и нажал иконку быстрого набора.

- Все еще отдыхаешь? - поинтересовался Сильверберг.

- Еще не начинал. Но чем больше провожу здесь времени, тем больше убеждаюсь, что отдыхать не придется.

- Вот как? - то ли удивился, то ли обрадовался старший инспектор. - Тогда возвращайся, тут-то работы хватает.

- Чем больше я размышляю, - продолжал Розенфельд, - тем яснее становится, что со смертью Бохена дело нечисто.

Сильверберг помолчал и спросил осторожно:

- Кто навел тебя на такую мысль?

- Не кто, а что. Несколько слов, которые написал Бохен между двумя смертями - клинической и настоящей. Почему он написал? Кто и почему скомкал листок? Каждое написанное слово - понятно. Вместе они тоже что-то означают. Я хочу понять - что.

- Зачем?

Правильный вопрос. Но бессмысленный. Как и весь разговор. Как кот, бродивший между скамейками и чего-то от Розенфельда ожидавший. Как весь этот вечер, реальный ровно настолько, чтобы не оказаться иллюзией, и иллюзорный ровно настолько, чтобы реальность окружающего стала вызывать большие сомнения.

Розенфельд знал себя. Знал своего друга. Знал, что при иных обстоятельствах Сильверберг попросту приказал бы ему вернуться: дела есть дела, и он имел право требовать.

- Спасибо, Стив, - сказал Розенфельд вместо ответа и прервал связь. Подумал и выключил аппарат.

Он знал, что произошло. Точнее, того, что знал прежде и узнал сегодня, было достаточно, чтобы подсознание обработало данные и сложило пазл, последним недостающим элементом которого оказался текст записки. Пазл сложился, но подсознание не торопилось сообщать решение - нужно было, как на входе в пещеру сокровищ, сказать кодовое слово, тот самый "сим-сим", иначе он не поймет самого себя, а, не поняв, не впустит в сознание то, что знает.

Иными словами, интуиция молчала. И нужно было внешнее воздействие - капля дождя, взгляд кота, дуновение ветра... Он не знал - что. Не знал - когда. Не знал, что сделать, чтобы увидеть скрытое.

Розенфельд встал и медленно пошел по левой аллее, не освещенной и почти невидимой. Под ноги не смотрел, это не имело смысла, шел будто по дорожке, проложенной в космосе - навстречу тусклой звезде, то возникавшей, то исчезавшей впереди. Впрочем, это была не звезда и не планета: вероятно, светилось окно в невидимом коттедже, которым заканчивалась аллея.

Розенфельд обо что-то споткнулся, с трудом удержал равновесие, и в это время рядом с окном осветилось другое, и оказалось, что коттедж на самом деле совсем близко, в нескольких шагах, аллея вынырнула из космоса на свет и закончилась полукруглой лужайкой. Глаза Розенфельда успели привыкнуть к темноте, и неожиданный свет почти ослепил его - будто, пройдя темным туннелем, он вышел в мир, не существовавший в реальности. Мир, им самим придуманный и все-таки неузнаваемый, потому что узнать придуманный мир, по сути, невозможно - он переменчив, зависит от мысли "здесь-и-сейчас", мир не может поспевать за фантазией, а фантазия - за пенистой игрой подсознания.