МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №1, 2013 (4)

Работа пришлась мне по душе, зарплата вполне устраивала, так что я проработал там целый год. Работал бы и дальше, если бы не события, о которых я и хочу рассказать.

Лифт у нас был гидравлический и совсем не походил на те расхлябанные птичьи клетки, что со скрипом ползают в шахте туда-сюда, постоянно грозя сломать тебе шею. Наш двигался плавно, как по маслу, управлять им смог бы даже ребенок, а находиться в нем было не опаснее, чем на твердой земле. Вместо сплошной рекламы, как в омнибусах, у нас там стояли зеркала, и одетые в вечерние платья леди, пока я спускал их вниз, смотрелись в них, подкрашивая губы и поправляя свои прически. Как в небольшой гостиной, там были красные вельветовые пуфики, на которых можно было посидеть и отдохнуть, пока вас плавно, как на птичьих крыльях, возносят или опускают.

Все приходившие или уходившие гости время от времени пользовались лифтом. Среди них попадались и французы, так они называли лифт «ассансер» – ну, для ихнего языка это, наверно, звучит вполне пристойно. Но вот почему американцы, которые при желании умеют сносно объясниться по-английски и к тому же норовят все делать быстрее других, тратили время и силы, обзывая лифт «элевейтором», меня ставило в тупик.

Я дежурил в лифте с полудня до полуночи. К этому времени весь народ уже успевал вернуться из театров и с вечеринок, а опоздавшим приходилось подниматься пешочком по лестнице, потому что свою работу я заканчивал. С утречка, до моего прихода, с лифтом управлялся один из носильщиков, но до двенадцати почти никто туда не заходил, да и до двух особой сутолоки не было. Зато потом начиналась горячая пора, когда гости перли без конца, и электрический звонок гонял меня с этажа на этаж, как на пожар. А дальше, во время обеда, снова наступала передышка, когда я, устроившись поудобнее, почитывал газетки, жалея только, что курить в лифте запрещено. Кстати, запрет относился не только ко мне, так что часто приходилось просить важных джентльменов не нарушать установленные правила. Между прочим, с английскими джентльменами проблемы возникали редко. Не то что с высокомерными толстосумами, у которых сигара словно приклеена к губе.

У меня острый глаз и хорошая память на лица, так что уже скоро я узнавал всех постояльцев и им не приходилось даже называть свой этаж.

Шел ноябрь, когда в «Эмпайр-отель» прибыл полковник Саксби. Я сразу приметил его, потому что никто бы не усомнился, что это солдат. Полковник выглядел лет на пятьдесят и был высокий, худощавый, с ястребиным носом, острым взглядом, седыми усами и скованной из-за простреленного колена походкой. Особо привлек мое внимание шрам от сабельного удара, пересекавший правую половину его лица.

Доставляя его на четвертый этаж, я размышлял о том, как сильно отличаются офицеры друг от друга. Полковник Саксби ростом и худобой напомнил мне телеграфный столб, тогда как мой старый полковой командир походил скорее на бочонок в униформе, хотя все равно был храбрым солдатом и в то же время джентльменом.

Номер 210, который занимал полковник Саксби, располагался как раз напротив стеклянной двери лифта, так что каждый раз, когда я оказывался на четвертом этаже, мой взгляд упирался в эти цифры. Полковник ежедневно поднимался на лифте, но никогда не спускался вниз до того дня… Впрочем, об этом чуть погодя.

Иногда, когда мы оставались в лифте наедине, он со мной разговаривал. Он сразу поинтересовался, в каком полку я служил, и заметил, что знает тамошних офицеров. Но не могу сказать, что с ним приятно было беседовать. Какой-то он был слишком замкнутый и вроде как глубоко погруженный в собственные мысли. В лифте он ни разу не присел. Были там люди или нет, он, прямой, как штык, неизменно стоял под лампочкой, освещавшей его бледное лицо и изуродованную шрамом щеку.

Однажды в феврале полковник не появился в обычное время. Я обратил на это внимание, потому что он всегда был точен, как часы, но решил, что он куда-то уехал на пару дней. Сколько раз я потом ни останавливался на четвертом этаже, дверь номера 210 была закрыта, и я уверился, что он отсутствует, потому что обычно он держал дверь открытой. Но в конце недели я услышал, как горничная говорила, что полковник Саксби болен – тут-то мне и стало понятно, отчего он так долго не показывался.

В тот вторник я целый вечер был занят по горло. Народ сновал вверх и вниз сплошным потоком. Приближалась полночь, и я уже собирался выключить в лифте свет, запереть дверь и оставить ключ в дежурке для своего утреннего подменщика, как вдруг зазвенел электрозвонок. Взглянув на табло, я обнаружил, что меня вызывает четвертый этаж. Когда я вернулся в лифт, как раз пробило двенадцать.