MMIX - Год Быка

Более того, я в своем журнале от 08.08.08 давал не только ссылку, но и рецензию именно на такое научное откровение. Вот это действительно безудержная фантазия. Хотя в научном контексте будет правильно называть такую основательную фантазию рабочей гипотезой. Новая гипотеза происхождения человека, теория антропогенеза действительно повествует о первобытных русалках, ведьмах, царевнах-лягушках, поющих свои песни на болотистом островке далёкой реки. Самое удивительное в этой вполне научной гипотезе, что она непротиворечиво соединяет эволюционизм и креационизм в единой теории происхождения человека. Впрочем, в эту последнюю фантазию я даже не призываю верить. Если кому-то интересно, можно прочитать и убедиться, насколько это серьёзно или наоборот. А всех остальных, кто не желает оставаться с русалками, прошу обратно в Москву, где назревают новые события.

47. Портрет сатаны

«...Так кто ж ты, наконец?

– Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Вот мы и добрались в своём восхождении к кульминации сюжета Романа. И далее не можем уклоняться от ответа на заглавный вопрос о том, что за бессмертная идея скрывается за карнавальной маской Воланда. Или это вовсе даже и не маска? Заметим для начала, что предшествующие усилия по поиску смыслов, скорее, увеличили неопределённость в отношении самого главного героя Романа. Ведь только Воланд присутствует в этой драме от первого действия до последнего, занимая умы прочих героев и героинь. И даже когда мы расшифровали остальные образы, прояснили идеи, скрытые за театральными масками героев, сценический образ Воланда остаётся неприступным и таинственным:

«Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый – пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол рта оттянут книзу, на высоком облысевшем лбу были прорезаны глубокие параллельные острым бровям морщины. Кожу на лице Воланда как будто бы навеки сжег загар».

Впрочем, уже и то неплохо, что мы вообще начали замечать разницу между маской и истинным лицом героев Романа. Признаемся честно, раньше это нам не удавалось – и мы действительно полагали, что надевший на себя маску жалкого бродяги Иешуа – это и есть настоящий образ великого Учителя, создавшего великую Мистерию. И что Иуда – действительно предатель по жизни, а не любимый ученик, гениально сыгравший роль величайшего Предателя. А ещё мы вместе с героиней верили, что образ любящей и требовательной музы вовсе не был маской для невротических комплексов. И только чистосердечное признание, что тётя была злой, даёт теперь шанс поменять местами маску и сущность – по-настоящему любящей женщине надеть маску ведьмы. Ну и, наконец, мы должны помянуть добрым словом Аннушку-Чуму, благодаря которой мы обнаружили этот приём Автора, который за маской старой ведьмы скрыл не кого-нибудь, а музу русской поэзии.

Поэтому мы не имеем прежней возможности верить Автору на слово, когда он пишет про Воланда: «тот, кого ещё совсем недавно бедный Иван на Патриарших прудах убеждал в том, что дьявола не существует. Этот несуществующий и сидел на кровати». Потому что иначе получится, что это едва ли не единственный актёр в нашей дионисийской драме, который играет сам себя. И здесь снова неопределённость: «этот несуществующий

» может относиться и к слову «дьявол», и к слову «тот». А на Патриарших прудах несуществующим называли не только дьявола.

Признаюсь честно, у меня давно появились сомнения в серьёзности намерений драматурга этой пьесы. Причём именно в отношении образа Воланда, а не всех остальных. Уж больно симпатичный и обаятельный образ, к тому же строгий и справедливый, то есть по-настоящему добрый к людям. Я уж не говорю, о том, что сам Воланд и мухи не обидит. Единственным пострадавшим числится Берлиоз, но и тот, сказать по правде, сам виноват. Воланд честно пытался его предупредить, убедить, да только Берлиоза было не удержать, будто чёрт дергал его за ниточки.