MMIX - Год Быка

Не внял, не остановился, стал требовать предусмотренное явными и тайными циркулярами разоблачение. Фагот честно выполнил свои обязанности и подтвердил, что деньги настоящие. Собственно, в этот самый момент Бенгальский и руководство Варьете узнают, что оказались помимо своей воли вовлечены в настоящее преступление. А без такого невольного преступления, согласно Аристотелю, и не бывает правильной трагедии. Кстати, Булгаков должен был в своё время развеселиться, узнав о требовании обязательного разоблачения любых фокусов и магических действий, то есть «перипетий». Такое вот получилось со стороны Главреперткома и ОГПУ революционное принуждение советских зрелищных учреждений к учению Аристотеля.

После разоблачения должен наступить пафосный момент в сюжете трагедии, когда нагнетание страстей достигает высшей точки. Фагот умело раззадоривает публику, а Бегемот отрывает голову несчастному герою. Вот тут-то публика и должна осознать весь ужас положения героя. Да и не только героя. Сама-то публика благодаря умелой режиссуре тоже оказывается соучастницей. Жестокое наказание, свершившееся над героем, не могло не пробудить в зрителях если не мысли, то предчувствия. После отчуждения, достигнутого в результате разоблачения, и пафосного желания наказать, возникает первое, самое простое переживание единства с героем на основе общего страха перед законом. А из этого первоначального страдательного единства вырастает следующий момент сострадания или милосердия. После чего возникает стадия очищения, освобождения не только от страхов, но и от их первоосновы — соблазнов.

В сеансе чёрной магии этой стадии очищения, как мы уже догадались, соответствует переодевание зрителей в новую одежду, а также и переобувание. Это самое переодевание и переобувание необходимо, очевидно, для плавного перехода от трагедии к комедии, к фарсу как необходимому завершению дионисийской драмы-мистерии. При этом участниками фарса являются сами зрители, а сюжет фарса пародийно повторяет основные повороты трагедии. Только здесь уже в роли комедийного героя выступает Семплеяров, пафосное «отрывание головы» после обязательного разоблачения происходит хотя и болезненно, но чисто символически – в виде удара зонтиком. Как и чисто символическое переодевание приживалки в хозяйку.

Зная канонический сюжет дионисийских празднеств, будет не так уж трудно опознать в бегающих по улицам Москвы полуодетых гражданках настоящих вакханок. Впрочем, разоблачение в буквальном смысле, а также превращение червонцев в обычные фантики и есть окончательная точка в сюжете мистерии, освобождение всех участников мистерии от соблазнов, страстей и страхов, мешающих мистическому соединению с Совершенством, которое должно произойти в душе каждого.

Кто-то из читателей, наверняка, уже обнаружил сходство некоторых моментов нашей трагедии с уже разобранными нами перипетиями и страстями на пути Ивана Бездомного. Было, всё уже было в этот самый долгий день из жизни Ивана Николаевича – и узнавание своего соучастия в «преступлении», и отчуждение, и пафос наказания, обратившийся против самого обвинителя, было и очищение с переодеванием. Однако не переусердствуем ли мы с параллелями и повторениями? Такое ведь тоже бывает с начинающими исследователями. Поэтому нам с вами стоит обратиться к мнению самого авторитетного эксперта по вопросам античных мифов, а значит и античных мистерий и трагедий. Вот что пишет уважаемый профессор Лосев: «Трагический миф… необходимо содержит в себе шесть основных моментов своего развития, из которых первые три суть живописание отрыва от блаженной жизни Ума, а вторые три – живописание возвращения к ней».[51]

Лосев различает «страх» и «сострадание» как два момента, поэтому всего шесть, а не пять. Но для нас важно общее совпадение двух линий в каноническом сюжете трагедии из шести моментов и в уже описанной нами цепочке из 12 стадий. Из них первые шесть описывает движение от единства с высшим разумом к разделению, а вторые шесть – описание возвращения к этому единству. Так мы обнаруживаем, что Булгаков в своём тайном историософском учении опирается не только на библейскую символику и иудео-христианскую традицию, но и на другую, не менее важную и сильную – античную философскую традицию. И не только опирается, но и доказывает их единство на высшей стадии развития каждой.

И кстати, взглянув свежим взглядом на учение Аристотеля о трагедии, мы обнаруживаем глубокий источник учения Иешуа «о добрых людях». Помните, на допросе у Пилата:

«– А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?