MMIX - Год Быка

Придётся нам снова возвращаться в эпоху Великого перелома, чтобы понять мотивы Булгакова, решившего написать Роман об обаятельном дьяволе. Чтобы лучше понять писателя, нам придётся лучше понять его время. Это, в свою очередь, может потребовать отказа от привычных стереотипов восприятия периода советской истории, называемого обычно «сталинским» по имени самого сильного политика и единоличного лидера. Но был ли он таковым в самом начале 1930-х годов? Похоже, что вовсе нет. Это сейчас причины 1937 года общими усилиями сталинистской и антисталинисткой пропаганды воспринимаются упрощённо и прямолинейно – как происки врагов. А в 1929 году, когда Булгаков написал первый вариант Романа, ни о какой единоличной диктатуре не могло быть и речи. Диктатура одной партии, да, была, но в руководстве этой партии, подменившей государство, пышным цветом расцветал политический плюрализм вкупе с системой сдержек и противовесов, доставшейся в наследство от товарища Дзержинского.

Это сейчас считается, что старые большевики сами накликали на себя беду сталинских репрессий. Сами-то сами, но не так чтобы навлекли. Наоборот, пережившие гражданскую большевики знали исторической опыт французской революции, потому старались, как могли, уйти от родового проклятия революции, пожирающей своих детей. Держались всеми руками за принцип «коллективного руководства», дули на воду, решительно выкорчевывая любые намёки на бонапартизм. Как могли, но старались выполнить письмо-завещание Ленина десятому съезду. Соответственно, центральным противоречием внутрипартийной, а значит и вообще внутренней политики в СССР было противостояние двух полюсов «демократического централизма» – то есть желания коллективного руководства с необходимостью иметь одного вождя. Первый полюс опирался на интерес членов ЦК ВКП(б), единолично или кланово хозяйствующих внутри своих епархий – республик, областей, ведомств, отраслей. Организационно существовал как неформальная группа самых авторитетных вождей в руководстве ЦК. Второй, централистский полюс опирался на общий интерес сохранения партийной диктатуры в условиях внутреннего недовольства и враждебного империалистического окружения. Организационно фокусировался в руководстве Секретариата ЦК – это на деле, но символически, в стереотипном восприятии большевиков – в позиции председателя Совнаркома, которая казалась временно занятой переходными, компромиссными фигурами.

Парадоксально, но факт – товарищ Сталин стал в конечном итоге великим вождём и единоличным диктатором именно потому, что считался среди однопартийцев наихудшим кандидатом на роль советского Бонапарта. Параноидальный страх всех членов этого «клубка единомышленников» поочередно фокусировался на более ярких фигурах – Троцком, Зиновьеве, Бухарине, потом Кирове, Тухачевском. А Сталин этими страхами только пользовался, направляя в нужное русло. Даже сам неяркий образ товарища Сталина для того и раскручивался в противовес ораторам, горланам, главарям, чтобы подчеркнуть необходимую скромность, исполнительность, даже где-то косноязычие. Не внушала опасений и склонность к сухому теоретизированию «верного ученика вождя», которая блёкла на фоне яркой публицистики Троцкого или полководческих теорий Тухачевского.

Даже ленинское «письмо съезду» в скрытом от партии виде оказалось на руку Сталину. Имея на руках такой, как им казалось, «убойный компромат», можно было на любом съезде или даже пленуме, в любой момент снять генерального секретаря с этой скромной по тем временам аппаратной должности координатора. Правда, для этого товарищ Сталин должен был дать повод. А он его не давал, а сама ситуация стала для него настоящей школой политического выживания, лавирования, компромиссов, византийских маневров и закулисного разжигания противоречий.