MMIX - Год Быка

В Евангелиях после упоминания о казни Предтечи почти сразу следует Преображение. В сюжете 12 главы после прощания с Бенгальским Воланд незаметно для публики исчезает со сцены. Что означает символика одежды и обуви, мы помним. Для ершалаимской, как и для московской публики интерес представляют чудеса, да ещё модные учения или истолкования, как герметические. Вот уж чего-чего, а недостатка в лжепророках и лжеучителях в евангельские времена не было. После исчезновения Иоанна Крестителя с политической сцены внимание публики немедленно переключилось на новые развлечения и новых героев. Достаточно вспомнить, что мятежник Варрава был популярнее Иисуса, а некий Симон Маг в пределах галилейских был куда известнее тёзки по прозвищу Камень. Другое дело, что за этот идейный плюрализм, ложную свободу выбора ершалаимской публике потом пришлось горько расплачиваться.

Переключение внимания любопытной, но ветреной публики позволяет оставшейся в маргинальной изоляции общине самых верных последователей перейти к следующему этапу обучения. До сих пор Учитель учил их толкованию библейской символики на примере Ветхого Завета, акцентируя внимание на тех сюжетах из пророков, которые касались пришествия Мессии. Судя по лестному для Петра, а потому сохраненному в Евангелиях эпизоду, когда ученик сам, без подсказок признает учителя Мессией, до этого момента Иисус избегал говорить с учениками о своей миссии. Не делал этого напрямую и Иоанн Креститель. То есть и в первом пришествии ситуация с признанием Мессии была ровно такая же: признавать или нет – дело личного жизненного выбора каждого. Преображение в глазах учеников одного из уважаемых иудейских проповедников в единственного Учителя имеет соответствие в 13 главе, где незнакомец отрицает статус писателя и называет себя мастером.

После Преображения основной темой обучения становится уже не толкование ветхих пророков, включая Крестителя, а притчи о будущем Царстве Небесном и обстоятельствах его наступления, то есть о «втором пришествии». Однако в тексте 13 главы мы обнаружим рассказ Мастера о его отношениях с Маргаритой. Можно, конечно, посчитать, что все предшествующие параллели между деталями и поворотами сюжета были чистой случайностью, очередной «ошибкой» Автора. Но возможно и другое толкование, которое подтверждает уже сделанный нами на других основаниях вывод: автобиография Мастера рассказывает о сюжете Мистерии «второго пришествия».

Напомню, что в 23 главе Автор раскрывает только одну из двух положенных сюжетных линий – рассказывает лишь о судьбе Маргариты. Она олицетворяет ту самую московскую «творческую среду», которая только что интересовалась Воландом и его «магическим кристаллом», но затем охотно переключается на многочисленных алхимиков и прочих гостей, созванных сатаной на Бал. При этом осталось за кадром, чем занят в это время Воланд. Обязательное применение к 23 главе «первого ключа», то есть параллель с 13 главой, также приводит нас к тому же самому автобиографическому рассказу Мастера. Эта связка параллелей из 23-й, 13-й глав Романа и главами Евангелий, где Иисус учит о времени «второго пришествия», вполне разоблачает тайный умысел Автора. Мы уже отмечали, что концовка рассказа Мастера представляет собой реализацию первого плана спасения Иешуа, который сложился у Пилата. Бывший подследственный возвращается в сильно охладевший к нему город, обнаруживает, что его место уже занято другим, и добровольно уходит за пределы города в скорбное изгнание. Здесь параллель с событиями Страстной Пятницы достаточно очевидна.

А вот в концовке 12 главы, в сюжетной линии, описанной с позиции столичной публики, эта же параллель не столь очевидна. Для местной публики важен лишь конфликт высокопоставленного куратора над этой сценической площадкой, с одной стороны, и не менее жаждущим власти «переводчиком», который взялся истолковать и представить учение как фокусы заезжего мага. Совпадение ролей в конфликте прокуратора с первосвященником действительно налицо. Пилат требует честного истолкования вины подследственного, а Каифа распускает слухи о том, что лояльная позиция прокуратора связана с интригами его жены, которая вряд ли пользовалась любовью иудейской публики.