Мне 14 уже два года

Сам Олжас кажется сделанным из железа. Если он встанет тебе на спину, то его ни с кем не спутаешь: будто памятник водрузили! Сколько лет тренеру, загадка. Кто-то из наших говорил, что Олжас достаточно давно занимается наукой. Всегда румяный, c тихой улыбкой, он никогда не кричит и не расстраивается, но все вокруг пронизано такой энергией, что, кажется, горы можно свернуть! А еще он обожает рассказывать удивительные истории о сверхвозможностях человека.

Во всех упражнениях, которые выполнялись парно, Арсен держался от меня подальше. Чтобы, Кудай сактасын[10], как говорит моя татешка, не пришлось иметь дело с воровкой.

Хотя мог бы и подойти, спросить: «Мира, а зачем ты это сделала?» — раз уж считает меня такой. Но нет, ничего подобного! Ненавидит, и все. Молча.

Но Алдаспан — это еще не все новости в моей жизни.

Мы с подружками-шестиклашками, Алей и Викой, затеяли грандиозное дело.

Помните, я говорила, что моя татешка работает в больничной столовке? Вообще-то я очень больниц боюсь, болезней, врачей. Однако разок пришлось пройтись по больничным лабиринтам.

Надо было отнести ключи тете Розе. Прорвавшись сквозь заслон медсестер на входе, я блуждала по мрачным коридорам, мечтая оттуда быстрее выбраться. Татешкину столовку проще всего было найти по запаху еды. Но вокруг пахло только хлоркой и какими-то лекарствами. Было невероятно уныло и серо.

Мимо прошла целая группа ребят моего возраста. То ли мальчики — то ли девочки — не поймешь. Кое-кто — с натянутыми на головы капюшонами. Остальные — почему-то лысые, вены сквозь кожу просвечивают! Все в марлевых масках.

Неожиданно кольнуло в сердце. Как привет из прошлой жизни… Посмотрев на них, сразу вспомнила Сану! Эти ребята — не знаю, мальчики или девочки — были как бы одной породы с ней.

Слава Богу, столовка вскоре нашлась.

Спросила татешку о встреченных мною. Лицо тети Розы как-то постарело. Вдобавок она еще и вздохнула по-старушачьи:

— Кровь больная…

— А разве кровь может болеть? Это же жидкость.

— Кровь плохая. Ребята хорошие, а кровь плохая. Ты, жаным, их пожалей. Вот нам с тобой, Кудай сактасын, жить да жить, а они здесь — на грани. Могут остаться, могут уйти.

Что-то у меня ничего в голове не укладывалось, и я спросила:

— Куда уйти, из больницы? — тут я опять вспомнила Сану. Она что, из этих, такая же?! Гуляла по городу, сбежав отсюда?

— Уйти. Совсем уйти — из этой жизни.

— Они же молодые!!!

— Это их испытание.

Я долго молчала. Мне стало так нехорошо из-за дурацкого желания умереть тогда, по дороге к Кажи-бабе. Вот я — здоровая, красивая, сильная, и вдруг, даже не вспомнив о близких, из-за первой крупной неприятности решила, что хватит с меня. А они… они ничего такого не решали. Болезнь решает за них.

— Но… ведь они в основном выздоравливают, да?

Татешка ничего не ответила. Так же молча обняла меня.

Мы с ней долго простояли в больничном дворе. По дорожкам прямо в пижамах гуляли люди, много курил мужчина в белом халате, наверное — врач. Тут тоже цвели розы и чирикали воробьи. То, что я узнала о ребятах там, в отделении, заставляло меня смотреть на происходящее другими глазами. Неужели для кого-то из них этот сентябрь — последний?

Тут созревший в моей голове вопрос стал настойчиво рваться наружу:

— Тате, а вы не знаете такую девочку… Ровесницу мою. Санной зовут…

— Сана… — татешка задумалась, перебирая, видимо, в памяти знакомых пациентов с больной кровью. Я с ужасом ждала, что она скажет что-нибудь типа: «Была у нас Сана…» Продолжать не хотелось даже мысленно.

— А! — татешка оживилась. — Сана… Оксанка, что ли? Малахольная! — выговорив редкое русское слово, она сама себе улыбнулась и повторила с удовольствием: — Малахольная!

— Ну, если малахольная, значит — точно та самая. Значит — живая, — с облегчением подумала я. Не вполне знаю значение этого слова, но думаю, что так называют каких-то особенных людей. Вот Сана и есть как раз такая — особенная.

— Вот, все время сбегает! Детдомовка. То под капельницами лежит, кровь ей вливают, а станет получше — ф-р-р, и нет Оксанки. Шатается где-то. Правда, всегда сама возвращается. Откуда-то деньги берет. Устраивают тут пир горой, музыку всем отделением слушают. Про нее много чего болтают, она давно у нас. Только болтают зря. Душа у нее светлая. Откуда ее знаешь, жаным?

Я рассказала татешке про нашу встречу. И что Сана оставила мне свой номер. Только я ей так и не позвонила…

По дороге из больницы я поняла, что сделаю! Ведь это же я сама пообещала осуществлять свои мечты? Никто за язык не тянул, правда? И я решила, что раскрашу для этих ребят одну из ужасных стен их отделения! Чтобы стена была цветная и радостная. Может, и им тогда легче станет. А то в такой «обстановочке» и здоровый закиснет. Начну там рисовать. Нет, даже так: рисовать начнем мы — я, Вика, Аля. Они ведь тоже классно умеют. Потом еще и других позовем. Главное — начать!