Мне 40 лет

Цифры, с одной стороны, международные конвенции — с другой, выглядели в сумме душераздирающе. Олег посмотрел текст и сказал: — Ты пишешь не программу для победы Ельцина, а программу для победы Зюганова. Всё это не результат реформ, а результат социализма. Если хочешь работать в команде, придётся понять, что амплуа журналиста-обличителя должно остаться за воротами Волынского, не потому, что надо лакировать действительность, а потому, что перед нами стоит совершенно конкретная задача. И мы выполняем её не ради конкретного Ельцина, а ради продолжения реформ.

У меня не было иллюзий по поводу стопроцентного выполнения президентской программы, поскольку предвыборная программа есть договор власти с народом. Одна сторона обещает, а другая требует выполнить обещания. Я не идеализировала обе стороны. Моей задачей было внедрить адекватное представление о правах детей и женщин в контекст общественного обсуждения и написания последующих программ. Только ленивый потом не переписал этого в свою программу.

Пока готовились выборы, я успела пожить несколько недель в Берлине на стипендии Академии искусств. Была предоставлена самой себе и получила колоссальный опыт, подтверждающий, что эмиграция была бы для меня смертью.

Богемная Рената, руководившая проектом, с копной рыжих волос и папироской с марихуаной, поселила меня в комнате с эркером, близняшке моего арбатского жилья. Я точно так же принадлежала наконец самой себе, точно так же валялись книги на подоконниках, точно так же матрас на ножках с кучей подушек обозначал сексодром, точно так же цокали шаги в колодце узкого переулка, так же налипал снег на высокие окна, так же пах воздух.

Я просыпалась ночью, и по щекам ползли слёзы от ощущения себя семнадцатилетней девчонкой в доме на углу Арбата и Староконюшенного. Берлин устроил мне фарсовое «дежавю».

Я встретила приятелей-эмигрантов пятнадцатилетней давности. Вечером в центре города меня чуть не изнасиловал турок; а днём итальянец невиданной красоты охмурил так, что я дошла до его подъезда. Потом включилось возрастное «а хрен его знает?», после которого говоришь «нет», чтобы потом долго жалеть. Я съездила в Гамбург к красавице Еве Гербердинг, переводившей мою пьесу. В одиночестве шлялась по музеям, базарам художников и распродажам. Иступлённо смотрела новости, чтоб хоть что-нибудь про Россию. Извела большую часть денег на телефонные звонки, и, когда оплачивала счёт, выезжая из гостиницы, служащая сделала почтительный книксен. В немецком понимании такие счета за разговоры из номера оплачивают только миллионеры.

Конечно, я могла повиснуть на Клаусе, но это кончилось бы реставрацией какой-то части отношений. И я с ним всего пару раз поужинала. Со мной что-то случилось в Берлине, я проиграла как гаммы какие-то юношеские комплексы. И вернулась домой к новому году, который мы с Олегом, оба в глубоком гриппе, встречали у телевизора. Дети украсили ёлку, накрыли стол и убежали веселиться своей компанией. Это был первый новый год в жизни, встреченный так камерно. Я никогда не думала, что это такой кайф. Что-то изменилось во мне во время Берлина, так сильно, что я решила бросить курить, и сделала это с первого января. А ведь я курила с шестнадцати, с перерывом на беременность.

Клуб «Гармония» давно переехал в ЦДРИ из профкома драматургов. По сути дела мы занимались арттерапией, и большая часть членов клуба принадлежала творческим профессиям, однако старая администрация, развращённая халявой, подозревала клуб в мощном бюджете, во взятках молодому директору и прочем. И хотя раз в неделю в солидной прессе выходила статья о нас, тётеньки, распускающие слухи о том, что клуб представляет собой лесбийскую оргию, школу обучения проституток и опасное политическое движение, регулярно засылали шпионок. Шпионки танцевали фламенко на часе Елены Эрнандес, снимали речевые комплексы на часе Иры Фетисовой, слушали мои ликбезовские разглагольствования о правах женщин, пили чай с печеньем, сдавали на всё это по пять рублей и продолжали подозревать у клуба двойное дно. В тот период, когда у всех поехала крыша на деньгах, видимо, не верилось, что люди практически бесплатно тянут эту лямку.

Тогда вообще всё смешалось в доме Облонских, особенно в культуре. Творческая интеллигенция судорожно продолжала искать хозяина. Демократы за свой стол не пускали, твёрдо считая, что «место артиста в буфете, а писателя — за письменным столом», и целый эшелон бывших антисоветчиков рванул к коммунистам.