Мне 40 лет

Учился на вечернем, менял жён и работы. Послужной список солиден: ученик слесаря, почтальон, библиотекарь в Академии наук, инженер, проводник почтового вагона, солдат Советской армии, продавец мороженого, начальник почтового вагона, бухгалтер-ревизор, контролёр вневедомственной охраны, транспортный рабочий, преподаватель истории в техникуме, младший научный сотрудник, ремонтировщик Зимнего стадиона, старший экономист, сотрудник информационного бюро в горкоме комсомола, старший научный сотрудник Института социологии, консультант и затем начальник отдела социально-политического анализа Рабочего центра экономических реформ при правительстве России.

В разгар застоя мой муж вступил в ряды КПСС, разочаровавшись в диссидентской среде, хотя до этого принадлежал к ней и активно распространял антисоветчину. Конечно, мне, всю жизнь шарахающейся от людей с партбилетами, это было не по кайфу. Однако, пришлось нарабатывать механизмы терпимости. Гораздо легче я приняла его марксистские убеждения и привычку считать себя заочным учеником великого универсалиста Бориса Поршнева.

«Марксизм» Олега несколько странен, и в случающихся между нами дискуссиях по актуальным проблемам он обычно оказывается в роли крайнего либерала, обвиняющего меня в «социалистических уклонах». Поэтому марксисты не считают его своим ни по взглядам, ни по принадлежности к политическим группировкам. Кажется, Жорж Санд говорила, что идеальные супруги имеют одинаковые принципы при разных взглядах. До настоящего времени нам удаётся сочетать мой «демократический буддизм» с его «марксистским либерализмом». В конце концов одна из скандинавских премьер-министров была женой лидера оппозиционной партии, и они были счастливы в своей многодетной семье, поскольку никогда не путали постель и кухню с парламентом.

Глава 32 ВОЛЫНСКОЕ

Осенью 1994 года я принимала участие в передаче «Тема», которую вела обожаемая мной Лидия Иванова. После этого мне предложили обсудить возможность участия в планируемом женском ток-шоу, я гипотетически согласилась. О том, что телевидение нагло вмешается в мою жизнь и начнёт устанавливать в ней свои порядки, я не подозревала, как человек, который из всех телевизионных программ смотрел только политические.

В это время общество потихоньку адаптировалось к понятию феминизма. «Космополитен» напечатал интервью с несколькими русскими феминистками, включая меня. Журналисты начали обрывать мне телефон, чтобы расшифровать это слово на страницах своих изданий. Конечно, статьи ещё были в диапазоне от «бабоньки, давайте жаловаться друг другу на жизнь» до «отстреляем мужиков-подлецов по одному».

По какой-то табличке для кухонного пользования я выяснила, что в прошлой жизни была монголом-алхимиком. Это мне понравилось — Монголия казалась мне самой красивой и самой моей страной в мире, — и я упомянула об этом журналисткам из «Мегаполиса-экспресса» — интервью вышло под заголовком «Русская феминистка в прошлой жизни была мужиком», малознакомые люди начали подробно вглядываться в меня, отыскивая приметы прооперированного мужика и спрашивать, лучше ли мне живётся в женщинах.

Мою повесть «Учителя» напечатали по-русски в нью-йоркском альманахе «Время и мы» и по-английски в московском альманахе «Глас». «Взятие Бастилии» перевели на немецкий язык.

Наступила зима, в составе группы экспертов Олег начал работать на правительственной даче в Волынское-2, и я стала приезжать туда. У меня были хорошие отношения с Сашей, тем более, что с хозяйственными задачами он справлялся быстрее и лучше Олега, просто к вечеру, когда возвращался настоящий муж, я плохо соображала, за кем я замужем.

В стиль жизни Волынского входила долго. Во-первых, там я была единственная женщина, да ещё и женщина богемная. Группа под руководством помощника президента Георгия Сатарова состояла из «новых» людей. Это была не номенклатура в серых костюмах, а независимые интеллектуалы. Сам Сатаров даже в Кремль ходил в свитере, а Олег носил не галстук, а карбонарскую косыночку. Я, чтобы не бросаться в глаза яркими платьями и обтягивающими кофточками, мгновенно переоделась в чёрные пиджаки.

Я понимала, что должна выглядеть асексуально, чтобы не ловить на себе машинальные, но лишние взгляды. Но я формировалась в среде, для которой внешняя раскованность входила в обязательный набор. Моя пластика, моя манера говорить многим казалась вызывающей.

Я не была учёной тётёнькой в очках с пучком волос, которой собиралась стать, идя на философский факультет. Я не была душевно-жалобной бабонькой типа профсоюзной деятельницы. Я не была карьерной акулой, в глазах у которой бегут цифры, как на счётчике такси. Я не была томно мяукающей московской дамочкой, всегда нуждающейся в мужском плече. Я не была вечно улыбающейся киской, рядом с которой самый дохлый мужичонка чувствует себя Сократом и Шварценеггером. Я была органична исключительно в неформально-богемной среде, а здесь для меня не было ниши.