Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу

Возможно, именно тогда я разобрала радиобудильник в надежде услышать новости из внешнего мира, хоть какие, чтобы связать меня с моей прежней жизнью. Я совершенно не надеялась, что в новостях будут говорить обо мне. Я ведь не исчезла, меня не разыскивали, я не была внесена в список разыскиваемых в Бельгии детей. И все-таки… Однажды у моей подруги я видела объявление с фотографиями двух восьмилетних девочек, Жюли и Мелиссы, пропавших 24 июня 1995 года, и о них никто не имел сведений почти целый год! Я их видела, вот и все. Я никак не связывала их исчезновение с моим случаем. И все-таки… Возможно, эти наспех выкрашенные желтой краской стены скрывали следы их пребывания здесь, до меня. Я ничего не знала о той внешней суматохе, о том, как мои родители сходили с ума, о поисках, об объявлениях, в которых я значилась как пропавшая, как и другие девочки, и в этих объявлениях были указаны мой рост, мои приметы, голубые глаза, светлые волосы, мое телосложение, и даже фотография велосипеда, такого же, как мой, с маленьким красным мешком, привязанным к багажнику. Меня разыскивали с самого начала. Я не знала об облавах, о собаках, о прочесывании берегов рек, обо всем, что настойчиво и упорно предпринимали мои родители, чтобы найти меня.

Он вернулся 26 июня. Было ровно 30 дней, как я находилась здесь. Это возвращение означало, что ритуал комнаты-голгофы опять возобновится. Там, наверху, на этой кровати он привязывал меня цепью, соединяющей мою лодыжку с его. Иногда я должна была оставаться «спать» рядом с ним целую ночь в этой гнусной комнате. Но я даже не могла заснуть. Я все время боялась, что он проснется и начнет свои «гадости», пока я сплю, и я даже не смогу сказать «нет, я не хочу». Я чувствовала малейшее движение, цепь пилила мне щиколотку каждый раз, как он тянул ее, когда поворачивался. Иногда этот болван путал лодыжки и пристегивал свою правую ногу к моей правой. Тогда я не могла пошевелиться, чтобы подальше от него отодвинуться. Но ночь была длинная, я глядела в потолок или в телевизор, если он оставлял его включенным на том канале, который я могла смотреть, это хоть как-то компенсировало мою бессонницу. Даже если мне и случалось закрывать время от времени глаза и найти хоть какое-то приемлемое положение, я все равно не могла заснуть глубоко. «Если он сделает что-то, ты по крайней мере сможешь постоять за себя». Это была последняя гордость, которая мне оставалась, продемонстрировать свой отказ, сказать «нет», оттолкнуть его, пусть до тех пор, пока он не станет мне угрожать и я больше не смогу бороться.

Чтобы бодрствовать, я представляла, как моя мама возвращается с работы, как мои сестры смотрят телевизор, возможно, то же самое, что и я; я думала о Сэме, о Тифи, о своем садике, о семенах, которые я в нем посадила, о яблочном торте, который пекла моя крестная, о подушечке моей бабули, и я еще думала, как не умереть от скуки в этом тайнике, как помучить этого дурака, который лежал здесь. Если бы у меня было какое-нибудь оружие, нож, чтобы убить его, если бы у меня было хоть что-нибудь, чтобы воткнуть ему в глотку, или кирпич, который валялся там, на первом этаже. Но кирпичом я вряд ли причиню ему большой урон! Я была слишком мала, чтобы приложить его хорошенько.

Поэтому я делала то, что было в моих силах. Иногда я сама тянула за цепь, чтобы надоесть ему, я бубнила, чтобы он прицепил еще несколько звеньев, я жаловалась на все, я неустанно требовала родителей, я хотела позвонить, написать, я хотела даже новости по телевизору! Я старалась сделать его жизнь невыносимой, надоедая ему своими словами, слезами и упреками, и мне кажется, что я в какой-то степени преуспела, пользуясь своими жалкими средствами.

Разумеется, телевизионные новости он отмел сразу. Телефон также. Я имела право лишь в некоторые дни на лишнее звено цепи вокруг моей щиколотки. Этого было недостаточно, чтобы я успокоилась, тем более чтобы я смогла удрать отсюда. Я хитрила, про себя называя его дураком. Ругательство, которым обзываются на переменах в школе! Когда он настаивал, чтобы сделать мне что-то, что я не хотела, я осмеливалась даже обругать его вслух, и это меня успокаивало: «Вы в самом деле идиот, это ведь ненормально, мне это не нравится! Вы мне противны!»

Мне были необходимы эти грубые слова, чтобы освободиться от чувства подавленности. Но он не очень-то обращал внимание на мои ругательства. Ему было совершенно наплевать, он злился и в конце концов делал что хотел. Тогда я удерживала себя, чтобы не ругаться слишком часто, я говорила себе: «Не заходи слишком далеко, а то можешь получить».

Но во время еды, когда я сидела напротив него, на меня накатывало неодолимое желание вонзить ему вилку куда-нибудь или заехать сковородой прямо в морду, потому что он жарил себе мясо, в то время как мне давал какой-то бульон с фрикадельками, который не лез мне в горло. Или когда он говорил мне, чтобы я принесла ему чашку кофе, которая подогревалась в микроволновке. Мне-то он кофе не предлагал! Чтобы взять чашку, надо было оторвать задницу и сделать два шага.