Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу

Ведь если она позволяла ему делать с собой что угодно, он мог вообразить, что она согласна! Этот болван не видел дальше своего носа, он был способен ей поверить! Как будто можно быть с этим согласной! Я его ненавидела, это жалкое ничтожество. Я надеялась, что Летиция не будет скрывать своего отвращения.

Вернувшись, она ничего не сказала. Я видела по ней, что сейчас не время говорить об «этом». Я не смела задавать ей вопросы. Я подумала: мы выносим эти муки как можем, мы вопим, мы отбиваемся, но все равно ничего не меняется! И потом он был вполне способен ударить ее, да и я сама, в конце концов, тоже боялась, когда он начинал злиться, стучать по столу и замахиваться на меня рукой: «Ты заткнешься когда-нибудь?»

Летиция начала просыпаться по-настоящему где-то на четвертый-пятый день, 14 августа, как мне кажется.

Она захотела есть. Кроме бутербродов и нескольких «Ник-Наков», она ничего не съела с самого своего появления здесь, потому что боялась, чтобы ее еще больше не напичкали наркотиками. Она только-только начала оправляться от них.

— Можно поесть консервов?

— Ну рискни, приятного аппетита. Во всяком случае, я их есть не могу.

— Попробую фрикадельки в томатном соусе.

Она съела только половинку фрикадельки, но в холодном виде это было ужасно противно.

— Никак нельзя разогреть их в кофеварке?

— Да нет, тут ничего не приспособлено, чтобы можно было разогреть, придется тебе есть холодное. Запивай соком или чем-нибудь другим, что идет с консервами. Хлеб тут плесневеет на второй день, и его уже не поешь. Ты можешь погрызть «Ник-Нак», попить воды или молока… при условии, что оно не прокисло. А если он уходит из дома, то приходится питаться так не один день.

Мы не слышали сверху никакого шума — полная тишина. Летиция сказала мне, что он похитил ее 9 августа. Накануне он еще измывался надо мной. Этот монстр никогда не оставался слишком долго без своих зверств. Он заставил проглотить Летицию противозачаточные таблетки с просроченным сроком действия; похоже, у него был целый склад лекарств.

Он поместил ее в тайник вместе со мной 12 августа и из-за этого отнял у меня свой радиобудильник. Теперь я даже не могла послушать хоть немного музыки! Когда я находилась одна, я даже немного напевала. Но потом я очень переживала и плакала одновременно… и тогда я выключала музыку, а когда я включала ее снова, все опять повторялось. Я очень опасалась, что батарейка в моих часах сядет и тогда я потеряю счет времени.

Итак, 12 августа он приходил за Летицией, и с тех пор как он вернул ее в тайник, его не было.

Тем лучше для нас, если только он не укатил в свою командировку, а мы даже не потребовали у него дополнительного запаса продуктов. Надо было довольствоваться тем, что оставалось из консервов и хлеба. Но на сколько времени? Нас было двое, а канистра с водой была одна и было одно гигиеническое ведро. Нечем было умыться. Но его эта сторона вообще не заботила. Этот тип был чудовищно омерзителен.

Мне становилось уже странно, что он не спускался за нами. Ему постоянно было «нужно», и он буквально дня не мог провести, чтобы не лезть ко мне. Я полагала, что и с новенькой он будет вести себя так же. Я сказала это Летиции. Это было странным.

Да, но странным уж наверняка этот день был для него! Он был задержан 13 августа, но мы об этом ничего не знали. Самое потрясающее было то, что один жандарм даже в тот день провел у него в доме обыск, но ничего не нашел. Что касается нас, то мы ничего не слышали. Летиция спала, я, должно быть, тоже задремала, да даже если бы мы и услышали малейший шум, мы бы не шевельнулись, ни одна, ни другая, до тех пор пока не услышали бы голос кретина с его невыносимым, режущим слух акцентом: «Это я…»

Бедный жандарм ругал себя потом всеми словами. Он так переживал, что даже плакал на процессе. Он сделал свою работу, осмотрел дом с верхнего этажа до подвала, и я ручаюсь, что вряд ли кто-нибудь смог бы обнаружить без специального оборудования потайную дверь за привинченным к стене стеллажом, нагруженным двумя сотнями килограммов. Если бы этот тип заговорил сразу, Летиция наверняка бы меньше страдала, тем более что он изнасиловал ее в первый же день. Что касается меня, с точки зрения моего тогдашнего состояния двумя сутками меньше, двумя сутками больше — это не имело особенного значения… Я абсолютно не ставлю это в упрек тому бедняге жандарму.

Во второй половине дня 15 августа, насколько я могла свериться с моими часами, я поставила заранее крестик напротив даты, как я это часто делала, когда он не приходил, чтобы нас донимать, и я говорила себе, что в такой день у нас передышка, выигранная в этой ежедневной подлой войне. У меня никогда не было надежды, что когда-нибудь я доживу до перемирия.

Еще один день. Итак, я здесь уже восемьдесят дней и столько же ночей. Кроме одной…

Мы должны были есть наши вечные «Ник-Наки», или мне опять надо было показывать ей мои рисунки и школьные уроки, я больше не знаю.

Мы улеглись, чтобы поспать, и тесно прижались друг к другу на гнилом матрасе шириной девяносто девять сантиметров, и вдруг услышали шум.