Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой

Будучи в конце 1903 года с лекцией в Одессе, Надежда Александровна остановилась в квартире четы Массен, наконец-то освятивших свои отношения церковным браком и предъявивших бабушке первый плод своей любви — четырёхмесячную дочь Елизавету. Заботливый зять-профессор, найдя здоровье тёщи запущенным, убедил её пройти курс лечения в одной из университетских клиник[506], что оказалось весьма своевременным, учитывая дальнейшее развитие событий.

Обострившиеся отношения России с Японией и назревавший военный конфликт побудили писательницу спешно подготовить и издать небольшую брошюру «Японцы и их страна» (для широкого чтения). А в ночь на 27 января 1904 года нападением японцев на Порт-Артур открылись и военные действия.

Решение ехать в Манчжурию в качестве журналистки созрело у Надежды Александровны, вероятно, после отказа цензуры[507] в чтении ею цикла лекций, иллюстрируемых световыми картинками, о маленькой островной стране, посмевшей бросить вызов Российской империи.

При эйфории общества, настроенного на короткую победоносную войну с азиатами, ей без труда удалось заручиться правами собственного корреспондента «Красного Креста», «Петербургской газеты» и харьковской газеты «Южный край», с которой она периодически сотрудничала.

Принятое решение возбуждало, требуя скорейшего завершения срочных дел. Она публикует пьесу «Иллюминанта и Петролеум»[508], спешно продаёт издателю две свои лекции[509] и прощается с самым близким в последние годы человеком — её секретарём и другом О. Г. Базанкур[510], сохранившей для нас слова и дневник отъезжавшей 4 апреля на Дальний Восток писательницы:

…Вот, милая О., если умру, позаботься, чтобы память обо мне была освещена правильно. С годами пойдут слухи и небылицы, так лучше им дать верные сведения. В этой тетради одна правда…

…Последняя ночь в Петербурге. Всё в доме спит. Дробно, дробно в два тона тикают маленькие часы, стоящие в тёмно-красном футляре с петелькой наверху и готовые в дорогу. Мне всегда казалось, что вещи участвуют в нашей жизни и время, отмечая их царапинами, поблёклостью, мелкими ранами, тем самым приближает их к нам, и под конец жизни человек и окружающие его предметы становятся какими-то инвалидами-сотоварищами, предчувствующими и понимающими друг друга.

В квартире чемоданы, походная кровать, ящики, кули, бочки — 36 мест. Денежные дары: «…Ведь мы вас знаем, читали…». Почему я еду? Ужас ожидания неизбежности отнял бы у меня способность работать, изнылось бы моё сердце. Где уж тут писать статьи о вопросах гражданской жизни?! Один выход — бежать туда, где страдают, и там, исполняя обязанности матери, сестры, няньки, стряпухи, подкармливая и выхаживая раненых, забыть собственный страх и довести себя до такой покорности, когда вся молитва к Господу будет сосредоточена в одном вопле: «Да будет воля твоя!!!»[511]

Война в её жизни

14 апреля 1904 года.

…Выехала из Петербурга со сводным отрядом сестёр милосердия и волонтёрок[512] Свято-Троицкой, Покровской, Евгеньевской и Георгиевской общин. В Москве присоединились сёстры Иверской, в Саратове — Саратовской общин. Ехали не в порыве, а с убеждением, что принесём пользу. Среди нас: графиня Игнатьева, княгини Урусова и Оболенская, баронесса Мейндорф, Куколь-Яснопольская (племянница министра путей сообщения), Павлова (жена помещика), Бекаревич (вдова офицера), Лошкарёва (дочь бывшего губернатора), курсистки и другие. Все прекрасно знают английский, французский или немецкий языки.

В Челябинске встретились с летучим отрядом шталмейстера Двора[513] генерала В. П. Родзянко с пятью докторами-немцами, в том числе тремя баронами из Лифляндии и санитарами — дерптскими (юрьевскими) студентами…[514]

23 апреля, Тайшет.