Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

Вообще они представляются мне антиподами: и внешне (в отличие от коренастого неказистого Гилельса), и в своем творчестве Софроницкий прежде всего поэт — утонченный (может быть даже слишком), импульсивный, изысканный; поэт — романтик и импровизатор, находящийся в вечном поиске. Может быть, в нем что-то от Гейнсборо?

Считается, что вершиной вершин Софроницкого был Скрябин. Возможно это так, но на мой вкус скорее Шуман. Во всяком случае таких «Бабочек» и такой Фантазии до мажор я не слышал ни у кого! Вместе с тем многое в записях Софроницкого кажется мне излишне нервным, несколько зыбким — возможно, записи действительно не дают о нем выигрышного представления, а может быть просто неудачны.

Рихтер, по моему убеждению, сочетает в себе лучшие стороны обоих. С Гилельсом его роднит масштабность, монументальность и классичность, с Софроницким поэтичность и лиризм. Но есть и существенные различия. Гилельс, особенно в молодые годы, очень земной. На это справедливо указывает Г.Коган: «Весь земной, весь на земле»; несколько иными словами, весьма образно, о том же пишет Г.Нейгауз: «Когда слушаешь Гилельса, постоянно ощущаешь, что он, как хозяин, действует и распоряжается на том участке музыкального фронта...». Хозяин — над музыкой. Рихтер же, всегда весь во власти музыки, и в нем нет ничего земного, недаром тот же Г.Нейгауз сравнивал его с орлом, которому с огромной высоты одинаково видны и весь пейзаж в целом и его мельчайшие детали.

Поэтическое начало у Рихтера и Софроницкого тоже разного свойства: у Софроницкого оно от тонкой нервной организации и аристократизма, тогда как Рихтер — поэт-философ, наделенный, однако, колоссальным темпераментом, — редчайшее, скажу я вам, сочетание! В молодые годы этот темперамент, случалось, перехлестывал его, временами на него было даже трудно смотреть, казалось, что музыкальный поток вот-вот оторвет его от инструмента и унесет из зала — в те наивысшие сферы, где, собственно, и живет музыка. Иногда из этой необузданности рождались такие невообразимые шедевры, как Второе скерцо Шопена, «Апассионата» или Большая соната Чайковского; впрочем, уже тогда Рихтер, как бы он ни выглядел на сцене, умел, как правило, вполне контролировать свои эмоции, впоследствии это стало нормой — и внешне тоже. И еще одно разительное отличие: у Рихтера даже самые маленькие по форме произведения, такие как прелюдии Шопена или багатели Бетховена, неожиданно приобретают поистине космический характер; Софроницкий же, напротив, подчеркивает их камерность.

Для меня несомненно, что Рихтер не просто «первый из равных» — он именно Первый, пианист века! И даже не пианист — он сотворец исполняемой музыки, но не в том смысле, как Горовиц, произвольно переиначивавший ее на свой лад. Он сотворец именно потому, что всегда скрупулезно точен по отношению к авторскому тексту — как писал Тито Гобби, «наивно думать, что можно улучшить гения». Рихтер и не улучшает — просто он обладает уникальной способностью перевоплощения, как истинно великий актер. Неоднократно возвращавшийся к этому феномену Г.Нейгауз находит ему «простое», но видимо единственно возможное объяснение: необъятность духовного мира Рихтера, способного вместить всю музыку, кто бы ни был ее создателем.

Именно по этой причине, слушая Рихтера, слышишь музыку, а не ее исполнение. В отличие от многих крупнейших пианистов (Бузони, Рахманинова, Гульда, того же Софроницкого...) он вне исполнительской манеры, вне стиля. В зависимости от автора перед нами всякий раз как бы другой пианист (нередко и другой инструмент). Это качество, однако, не имеет ничего общего с так называемой «объективностью», когда исполнитель не хочет (или не может) наполнить нотные знаки жаром своей души. И все же Рихтер, как правило, узнаваем — по лишь ему присущим головокружительным подъемам, «выше добра и зла», как метко заметила одна очень тонко чувствующая музыку женщина, или вдруг по какой-нибудь всего одной непостижимой фразе (а то и ноте!) — подобной вздоху или... жалобе цветов под дождем.

Я не стану перечислять все произведения, в исполнении которых у Рихтера нет или очень немного равных — список был бы слишком велик. Назову только те, где Рихтер совершил подлинный переворот думаю, не только в моем сознании. Начну с двух концертов пятидесятых годов в Малом зале Ленинградской Филармонии: «Картинки с выставки» Мусоргского и си минорная соната Листа. Эту сонату я слышал немногим раньше у Гилельса — очень здорово — но Рихтер!.. Это было, как

      ... если бы вдруг вам открылись

           Глубины и дали Вселенной,

Тайны звезд, сокровенные жизни истоки!..