Мне лучше

Элиза, кажется, сказала что-то еще, но я не расслышал. Я силился взять себя в руки и думать о предстоящем совещании. Но ничего не мог поделать – беседа с врачом прокручивалась снова и снова. Всплыли его первые вопросы. Может, за обедом действительно было что-нибудь травмирующее? Слово, реплика, жест? Фразу за фразой, я перебирал в уме весь наш тогдашний разговор – ничего, что могло бы вызвать такую боль. Впрочем, я сейчас издерган и туго соображаю. Вот сяду вечером и подробно запишу. Надо все расследовать, не упуская ни одной улики, найти и тщательно распутать нити, ведущие к преступлению. К появлению боли. В машине Элиза прервала затянувшееся молчание:

– Ты сердишься, что я ушла?

– Да нет… нисколько.

– Я страшно разволновалась и просто не смогла бы дожидаться, пока ты выйдешь. Мне вспомнилось, как мама возила отца на химиотерапию.

– …

Удивительно, что у жены возникла ассоциация между моим недомоганием и смертельной болезнью отца. Сравнение не из приятных. Но я понял Элизу, и мне стало легче: она оставила меня не из-за душевной черствости. Как мне вообще могло такое вздуматься? Элиза вела себя безукоризненно, соблюдая идеальную пропорцию сострадания и оптимизма. Ей не очень нравилось, что я собираюсь идти на работу в таком состоянии, но она знала, насколько важно для меня сегодняшнее совещание, и взялась меня подвезти. Я-то хотел взять такси, чтобы не задерживать ее еще больше, но она не согласилась. Просто предупредила свою секретаршу, что опаздывает. Моя жена – сама себе хозяйка и потому свободнее распоряжается своим временем. Она заведует яслями, ее клиенты – папочки и мамочки, радостно разбирающие своих чад по вечерам. Там, в яслях, все мило и уютно, свой, детский, мирок, преддверие мира взрослых. Элиза свою работу обожала, одно только мешало полному счастью: бывшие воспитанники не узнавали ее. Встретится какой-нибудь на улице – смотрит на нее, как на чужую тетю. “Жаль, что самое раннее детство не запоминается”, – частенько вздыхала она.

Когда мы доехали, еще не было десяти – я успевал на совещание. Элиза погладила меня по щеке, прошептала: “Все будет хорошо”, – и я вылез из машины.

4

Интенсивность боли: 6

Настроение: тревожное

5

В архитектурном бюро “Макс Бэкон”, одном из лучших в Париже, я работал уже больше десяти лет. Занимался всего лишь сметами проектов, но к делу относился… не скажу “творчески”, но с душой. Ничего захватывающего в моей работе, может, и не было, однако же я врос в эту размеренную, от планов до отчетов, жизнь. Мне открылась некая ощутимая красота цифр. Даже к безликим вещам, вроде мебели в кабинете, я привязался. К моему шкафу, например, – как умилительно скрипит его дверца! Этакая вещественная форма стокгольмского синдрома. Как узники начинают любить своих мучителей, так и я испытывал блаженство, обретаясь в этом офисном мире, словно под постоянным наркозом. Год за годом в счастливом бесчувствии скользил по узкой колее, теперь же эта безмятежность досадно нарушалась глупейшим духом соперничества. Ничего не попишешь, мир переменился. Нужно быть успешным. Нужно быть продуктивным. Нужно быть эффективным. И нужно вступать в борьбу ради всех этих “нужно”. В дверь стучится новое поколение, оголодавшее от безработицы и вооруженное новейшими технологиями. Все это и вгоняло меня в стресс. Прошло время, когда мы заглядывали друг к другу в пятницу после работы, чтобы выпить и поболтать. Нынче каждый сам по себе. Дружба с сослуживцами уже выглядит подозрительной. Безмятежное некогда офисное житье-бытье стало похожим на жизнь при оккупационных властях, и я не очень понимал, что делать: сопротивляться или сдаться и сотрудничать с ними.

В то утро, добравшись до работы, я бросился в лифт и рванул на восьмой этаж, где проходила встреча. Пока лифт поднимался, у меня было время посмотреть на себя. Для того и висело большое зеркало – чтобы каждый мог причесаться, поправить галстук или складки на юбке. Я снова увидал трагическую мину, но это ладно. На виске блестела капля пота – вот это да! Впервые в жизни у меня выступил пот не от физического напряжения, а от чего-то другого. Я уставился на эту капельку и не сразу вытер ее платком. Только вышел из лифта, как столкнулся с Гайаром:

– О, вот и ты! Японцы, слава богу, задержались, так что ты ничего не пропустил.

– Прекрасно.

– Как сам-то? Ты же был в больнице?

– Да-да, спасибо, все в порядке. Ложная тревога.

– Отлично! Сейчас болеть не время. Ты нам нужен, старина!