Мне повезло

До чего приятна была эта встреча! Прошло столько лет, а Шариф все еще очень красив: над его обаятельным лицом не властны годы, они проходят, не оставляя следа. Видимо, это чисто восточное обаяние мужчины, который любит женщин и знает, как их покорять. Аристократ, чуть ли не князь… Всегда шампанское и икра, всегда внимание к даме, подобающее скорее королеве, чем обыкновенной женщине или коллеге.

Женщины моей профессии часто комплексуют. Мужчины же — почти всегда и почти все — держатся особняком: свои чувства они раскрывают только перед объективом кинокамеры.

Да сохранит Бог среди нас людей ироничных, любящих жизнь больше, чем свою работу. Особенно сумасшедших.

Те, кого больше нет…

Лукино Висконти, Федерико Феллини, Джульетта Мазина, Валерио Дзурлини, Пьетро Джерми… А еще Альберто Моравиа, Эльза Моранте, Пьер Паоло Пазолини. И Рок Хадсон, Стив МакКуин, Питер Селлерс, Дэвид Найвен, Стефано Сата Форес, Сильва Кошина, Джан Мария Волонте, Россано Брацци… А в ноябре 1994 года — Берт Ланкастер…

Много их, очень много…

С Бертом Ланкастером я снималась в четырех фильмах. Это «Леопард» и «Семейный портрет в интерьере» Висконти, «Шкура» Лилианы Кавани, «Профессионалы» Ричарда Брукса. В первый раз мы встретились с Бруксом в 1962 году (тогда ему было лет сорок пять), а последний — в 80-м, когда он уже перешагнул порог шестидесятилетия.

И все же… И все же я знала его очень мало: это был удивительно замкнутый и сдержанный человек. Особенно хорошо мне запомнился его внешний вид: безупречная фигура, тело, состоявшее из сплошных мышц… и ни грамма жира.

Красавец. Именно воспоминание об этом совершенном теле сразу же пришло на ум и сжало сердце, когда несколько лет тому назад я узнала о болезни, сковавшей его параличом, и о его смерти. Мне довелось видеть его во время съемок, когда он ежедневно поднимался на рассвете и занимался гимнастикой. Помню, как в Чинечитта, вместо того чтобы подниматься по лестнице на высокий настил, где снимались некоторые сцены, он с поразительной ловкостью вскарабкивался туда по лесам, подтягиваясь на руках и упираясь ногами.

Он был красив, как древнегреческий герой, и почти маниакально заботился о своей физической форме. Именно у него я училась серьезному отношению к работе. Училась, приглядываясь к нему. Он тоже был из числа тех немногих, кто приходил на съемочную площадку первым, а уходил одним из последних.

В остальном Брукс был очень загадочным человеком, я бы сказала — непостижимым. Он очень редко раскрывал душу и говорил о себе. Я знала, что у него были какие-то серьезные личные и семейные проблемы, тяжелобольной сын. Но все это он, человек преисполненный внутреннего достоинства, держал в себе.

Находились люди, распространявшие слухи, будто он гомосексуалист. Я этого не знаю и так не думаю. Знаю, что у него была девушка, костюмерша, и, хотя ему была чужда демонстрация чувств, кажется, он был очень к ней привязан.

Со мной, в пределах своей полной неспособности к экспансивности, он был бесконечно мил и любезен: когда я приехала в Америку, он оказал мне очень теплый прием в своем доме.

Теперь, когда его не стало, я чувствую, что знала о нем слишком мало. У меня остались воспоминания о его чудесной фигуре, так безжалостно изувеченной болезнью, и о его взгляде, который не только на экране, но и в жизни был поразительно ясным, прозрачным. Несмотря на свои порой шокировавшие публику выходки, он был глубоким знатоком искусства и живописи, хорошо знал художественную литературу. Правда, невзирая на такую рафинированность, Брукс мог, например, позволить себе за столом этакие ковбойские и даже вульгарные шутки.

Удивительно, как можно так долго жить и работать рядом с человеком и так мало его знать.

А вот со смертью Валерио Дзурлини я действительно потеряла друга, человека, который умел читать в моей душе. Думаю, что и я понимала его достаточно хорошо.

Мне не хватает Валерио. Он один из тех, чье отсутствие я ощущаю особенно остро.

Он называл меня Лумумбой: ведь я была из Африки. И еще, в минуты особой нежности он употреблял уменьшительные имена: Любит, Любрит — в общем все, что можно было произвести от того же имени Лумумба.

Умер он в бедности. Этот великий знаток искусства, имевший замечательные полотна Моранди, ушел в мир иной из пустого дома. Когда я навестила Дзурлини незадолго до его смерти — я об этом уже рассказывала, — он под конец разговора посерьезнел и сказал: «Потом ты поймешь, как я тебя любил, как ты была мне дорога». Свидетельство тому — изумительная Мадонна XIV века, которую он мне подарил и которая и сейчас со мной в моем парижском доме.

Я не была на его похоронах: после той нашей встречи он уехал. Говорят, это было самоубийство: он заперся в какой-то венецианской гостинице, да так и не вышел оттуда.

Другой, покинувший нас, — Ренато Сальватори. Во время съемок фильма «Рокко и его братья» он отчаянно за мной ухаживал. Умер Ренато мгновенно, неожиданно — от сердечного приступа. А ведь он казался неиссякаемым фонтаном энергии. После съемок в «Рокко…» мы больше не виделись.