Мне снятся небесные олени

Зазеленела трава, ребятишки постарше научили малышей копать сладкую сарану, находить дикий лук. А когда в тальниковых кустарниках заалели гроздья красной смородины, в бору засинела голубика — можно было вообще не питаться дома. Тайга и речка — кормилицы наши! Наедались ребята и, как пузатые комары, падали в траву или начинали играть в разные игры, дурачась, радуясь всему миру.

Что хочешь, то и делай летом! Хочешь, на траве валяйся, хочешь, купайся до посинения. Это Костаке и Воло нельзя, им вечно надо спрашивать разрешения, иначе — или простуду схватишь, или, змея укусит, или вовсе утонуть можно. А нашим ребятам и Митьке — все позволено. Целыми днями они на воздухе, загорели до черноты, задубели, потрескались ноги — ни сучьев, ни колючек не чувствуют. Летом нам сам Харги не страшен!

Ягодка смородинка, выросшая в тальниках,
Отчего ты красная?
Ягодка голубика, выросшая в бору,
Отчего ты синяя?
Ягодка черемушка, выросшая на бугорке,
Отчего ты черная? —

поют летом ребята.

До самой осени, радуя сердца родителей, звенят детские голоса на речке, в лесу. Наигравшись вдоволь, сидит ребятня на поляне. Отсюда, с полянки, хорошо видно все, что делается в стойбище. Белеют чумы, домик Госторга; жиденькие дымокуры, к которым жмутся олени, хотя паутов и комаров сейчас мало; лежат, отдыхая перед охотой, собаки. Мужчин тоже не видно, и они прохлаждаются в тени, на ногах только женщины. Из чума дедушки Бали вышла Пэргичок, из-под руки смотрит в их сторону — выглядывает Палету. Митька, подражая ее голосу, громко гундосит:

— Па…ле…та…а!.. Солны…ы…шко…о мо…е…е!.. Иди…и пи…ить ча…ай!

Всем стало смешно. Палета засмущался, потупился. Пэргичок услыхала Митьку, кричит:

— Митькэ, чертенок! Лица у тебя нету!..

Митька хохотнул и затянул песню:

Пэргичок, хлюпкий нос,
Навьючь свой скарб на моего олененка,
Увезу тебя далеко,
Вон за тот поворот реки…

Ребятишек поражает смелость Митьки. Надо же, не стесняется дразнить взрослых! Забавные люди эти лучи: то ничего не разрешают своим детям, то совсем не следят за ними. А Пэргичок он смешно и точно передразнивает, она в нос говорит, гундосит.

— Палета! Чай пить! — зовет Пэргичок.

— Палета! Чай пить! — тянет и Митька.

— У, варнак!.. Поймаю, уши оборву! — грозится Пэргичок.

Палета нехотя поднимается и идет. Чай, еду он никогда не пропустит.

Так, валяя дурака, лежат на траве ребятишки, лениво перебрасываются словами. Вдруг Амарча вскочил, закричал заполошно:

— Бурундук! Бурундук!

Шагах в десяти от них по колодине бежал полосатенький зверек. Хвостик поднят, щеки смешно надуты. Услыхав крики, юркнул на сосенку.

— Пачка махорки! — схватив палку, Митька первым ринулся к дереву, за ним остальные. За шкурку бурундука Мирон Фарков давал пачку махорки, вот и охотились за ним. Правда, взрослые считали охоту на бурундука пустым занятием, ружьем и не помышляли его стрелять — чего зря тратить заряды, шкурка того не стоит. А ребятишки те, конечно, ни одного зверька не пропустят.

Начали кидать палки. По уговору зверек достается тому, кто его собьет или чья собака задавит. Но кидать палки — силенка нужна, у малышей ее не хватало. И бурундук чаще всего доставался Митьке или Костаке, самым большим ребятам.

— Эй вы, мелочь пузатая, подождите, — взял на себя команду Митька, — надо собак позвать.

Стали звать, свистеть. Амарча, конечно, тоже мог бы позвать Качикана, но бабушка не разрешала натравливать охотничью собаку на этого пустякового зверька. Испортиться может пес, станет потом каждую мышь облаивать.

Прибежали щенки, запрыгали, завизжали, стараясь лизнуть в лицо, весело завиляли хвостами, ожидая, не кинут ли им какое-нибудь лакомство. Пришел и старый пес Палеты Амикан, черный, лохматый, будто медведь. Митька пнул его ногой:

— И ты, пропастина, сюда приперся! Пошел вон!

Амикан лениво отскочил в сторону, не понимая, в чем дело. А Митька помнил его проделку, может, оттого и Пэргичок дразнил.

Летом бедного Амикана не кормили, вот и приходилось ему, как говорили, на старости лет самому добывать себе пропитание. Уходил он куда-нибудь в лес, и несколько дней не видно его было на стойбище. Возвращался всегда отъевшимся, с большим пузом. Кого уж там он находил, неизвестно. Наверно, птиц давил, разорял гнезда… Но однажды Егор Тириков застал его за воровством. Зубами Амикан выволок морду с рыбой из заездка, разорвал ивовые прутья и с удовольствием уплетал вкусную серебристую рыбку. Ай да Амикан! Настоящий медведь! Ни одна собака до этого не додумывалась, а он сумел.

— Я полезу на дерево, а вы тут караульте, — распорядился Митька.

Сосенка была небольшая. Митька ловко, не хуже бурундука, полез вверх, а зверек заметался на суку, замер. Митька размахнулся палкой, стукнул по бурундуку, да промазал — удар пришелся по ветке, стряхнул зверька.

— Держи! — заорал Митька.