Мне снятся небесные олени

По бумагам было видно, что эвенки совершенно не понимали ни сущности, ни задач коллективизации. Объединение происходило номинально, а на деле все оставалось по-старому. Каждый охотник продолжал жить в своем чуме, осматривал свой ловушки. «Мы не вместе промышляем, — говорил на суде какой-то Елдогир, может, даже Куманда, имени не указано, — а в разных местах. Я знаю свои родовые земли, где веками охотились мои предки, Боягир ходит по своей земле, по своей речке. Я к нему не лезу и не хочу, чтобы мои плашки и черканы осматривал другой человек…»

Вот и дело бывшего продавца Ванчо Удыгира чем-то было похоже на те, прошлые дела. С ним злую шутку сыграли обычаи народа. У эвенков, раньше не было продуктов только для себя, они были общими. Убил сохатого, поймал тайменя — дели поровну на все стойбище. То был закон, выработанный тяжелой таежной жизнью; его соблюдали все кочевники — иначе они не смогли бы выжить в борьбе с суровыми силами природы.

Следователь, конечно же, не знал всех тонкостей кочевых обычаев, а может, просто не захотел влезать в такие дебри, откуда потом трудно выпутаться, а решил: существует новый закон, перед ним, как известно, все равны. Совершил преступление — отвечай: Крупное, групповое хищение социалистической собственности — так он квалифицировал это дело.

Аня до суда и во время слушания дела пыталась еще раз выяснить, как же мог Удыгир за какие-то полтора года допустить такую огромную растрату, которая и подтвердила догадку о злой шутке обычая.

Ванчо Удыгир, назначенный заведующим магазином, подсчитал, что он теперь полноправный хозяин всего добра, и стал раздавать продукты всем нуждающемся. В магазин приходили женщины, без денег набирали сахар, табак, не говоря уже о муке, обещая уплатить потом, когда вернутся с пушниной мужья.

…Возвратились к Новому году охотники, но их добыча почти полностью ушла на оплату различных артельных кредитов, государственных займов, на трудодни ничего не осталось. «А, — махнули беспечно рукой, — потом заплатим…»

К тому же у Ванчо не оказалось никаких бумаг на списание дров, разной тары и передачу материальных ценностей. Если дрова, тара были мелочью, то документы о передаче ценностей — это уже посерьезней… Где теперь искать этого Жданова, надувшего доверчивого беднягу, да а что ему можно предъявить? Он, как говорится, чистенький, все записано на Удыгира. Могли, конечно, схимичить еще в Туре при выдаче грузов — там тоже разные люди работают… Так ведь на то ты и продавец, лицо, материально ответственное, — следи, проверяй, не хлопай ушами…

Аня осматривала «гири» Удыгира — камень и мешочки с дробью, с помощью которых он отпускал продукты. Килограммовый камень оказался фактически почти на пятьдесят граммов тяжелее. Значит, на каждом килограмме Ванчо сам себя обвешивал.

— Так ведь и Жданов пользовался этими гирями, — недоумевали свидетели. — А у него не было недостачи…

«У Жданова голова была на плечах, еще неизвестно, сколько ваших денег он вывез отсюда», — хотела сказать им Аня, но промолчала, удивляясь детской наивности взрослых людей.

На суде Ванчо полностью признал себя виновным. Обвинение в групповом хищении отпало. Видно, кто-то растолковал ему, как вести себя на суде. Халатность и статья о крупном хищении социалистической собственности остались, тут уж Аня ничего не могла поделать.

* * *

Бегут оленчики, выдыхая белый пар, пощелкивают костяшки ног, уныло поскрипывают нарты. Сколько еще слушать эту однообразную песню!

Бегут оленчики, вместе с ними бегут и мысли. Что остается делать? Только вспоминать да думать…

Аня Комбагир была коренной ленинградкой. Еще два года назад она даже в мыслях не могла представить себе, что так круто изменится ее судьба и она окажется на Севере, на краю земли. Она сама удивлялась: как это вдруг, со случайной вроде бы встречи, ее в общем-то короткая жизнь так резко разделилась как бы на две части: одна — ленинградская, с безмятежным, веселым детством, с голодной блокадной юностью; другая — совершенно иная — вот эта сегодняшняя, северная… Не затащи ее тогда Нинка Рязанова на новогодний вечер к иностранным студентам, возможно, ничего этого и не было бы. А Нинке очень хотелось «подцепить» какого-нибудь иностранца, вот она и уговорила Аню составить компанию.

На вечере было много музыки, шума, смеха. Танцевали, пели любимые студенческие песни. К ним с Нинкой подошли двое парней, как они думали, корейцев, пригласили на танец. Потом, к великому сожалению Нинки, выяснилось, что это наши, советские студенты — северяне. Василий Комбагир и Виктор Эйнелькут.

— Перед вами — Эвенкия и Чукотка, — весело сказал Василий.

— Ой, а почему вы не в шубах? — по-детски, искренне удивилась Нинка и тут же сама рассмеялась: — Какая же я дура…

Начитавшись об отважных челюскинцах, о героях Джека Лондона, Аня, как и Нинка, представляла себе северян в неуклюжих меховых одеяниях.

— А мы думали, что вы корейцы или китайцы, — поборов смущение, сказала Аня и спросила: — А у вас как, только на собаках ездят?

— На собаках вот, они, — Василий кивнул на Эйнелькута, — а у нас на оленях.