Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

Но вот что можно было легко купить в шестидесятые, так это модную и качественную обувь. Почему-то в то время продавали очень много английской обуви: туфли любых фасонов, на каблучке, без каблучка, ботиночки… Сапоги появились в продаже после 1966 года. До этого мы зимой ходили в ботинках. Первые сапоги появились у меня на первом курсе института. Французские. Стоили 60 рублей. Почти месячная зарплата. Хорошие туфли (их называли «модельные») стоили 40 рублей. Девушки экономили на еде, но покупали.

Пока мы учились в школе, проблем, что надеть на уроки, не существовало. С первого по десятый класс — коричневое платье с белым воротничком и манжетами и черный фартук по будням, белый — по праздникам. Во Дворец пионеров тоже полагалось ездить в школьной форме.

Двух школьных платьев (на смену) не было ни у кого. Сейчас, когда мы каждый день меняем свою одежду, а вчерашнюю отправляем в стирку, этому просто не верится.

Мы должны были беречь свою форму. Приходя домой, следовало немедленно переодеться в домашнее, а форму повесить в шкаф. Кстати, шились наши коричневые платья из очень линючего материала. Когда на каникулах форму стирали, вода сразу делалась густо-коричневой. И сохла эта одежда несколько дней. Когда появились химчистки, стало полегче, но школу к тому времени я уже закончила.

Чтобы освежить платье, которое приходилось носить ежедневно два-три месяца до плановой стирки, его отпаривали, то есть гладили через мокрую тряпку. В младших классах это делала для меня Танюся, в старших — я сама. И еще. Страшно вспомнить. В магазинах продавались так называемые подмышники. Это кусочки плотной хлопчатобумажной ткани в форме двух сшитых по центру полумесяцев. Подмышники пришивались с обеих сторон изнанки к пройме рукава. Они легко менялись, просто стирались, предохраняя тем самым платья от запахов. Кстати — дезодорантов не было. Только личная гигиена. За чистотой моего тела Танюся следила маниакально, боясь инфекций. Купаться принято было раз в неделю (видимо, привычка такая сложилась из-за банных дней). Но она каждый день перед сном тщательно протирала всю меня куском ваты, смоченной одеколоном. Одеколоны, надо сказать, стоили дешево, 50–70 копеек флакон. Я очень любила одеколон «Белая сирень» и «Среди лип». Шея, щеки, уши, спина, руки и так далее… Танюся терла меня, не жалея сил, словно я была неодушевленным предметом. Если я вырывалась, она показывала мне ватку, говоря:

— Смотри, одна грязь! За день столько грязи! Надо терпеть.

Приходилось терпеть.

А для ног существовал другой ритуал. Танюся приносила теплое влажное полотенце и протирала мне ноги, как будто я сама не могла этого сделать. Я могла. И каждый раз говорила, что не надо, что я сейчас пойду и помою ноги под душем. Но ей был нужен младенец. Крошечный ребенок, который сам не может о себе позаботиться. И вот — каждый день: одеколон, теплое полотенце. Попытки осуществить свои права на мою гигиену она предпринимала и в мои шестнадцать, и в мои восемнадцать… Бывало, мы с подругой готовимся к сессии, она остается у меня ночевать, вдруг к нам в комнату вплывает Танюся с полотенцем:

— Галенька, ножки протереть…

Бедная моя добрая Танюся…

Помню, в студенческие годы, прочитав «Глазами клоуна» Генриха Бёлля, я удивилась: главный герой там ленился принимать душ и умывался кёльнской водой (одеколоном). Я вспомнила ежевечерние свои «протирки»…

Да, вот еще важный момент. Шампуней мы не знали лет до шестнадцати. Мне голову мыли мылом. Расчесать потом кудрявые волосы — дело нешуточное, болезненное. С появлением в аптеках жидкого мыла в больших стеклянных бутылках жить стало веселей. Шампуни же воспринимались нами как чудо и счастье. Волосы легко расчесывались, блестели, оставались шелковистыми… Хорошо, что мы дожили до этого счастья.

Но вернемся к чулкам. Тут что интересно, загадочно и непонятно. До сих пор не постигаю. Вовсю уже продавались тонкие капроновые и эластичные чулки. Вот в них ходить в школу почему-то запрещалось! Что это было? Какой разврат в этом усматривался? Не спрашивайте. Просто — нельзя и все! Если чулки были из толстого эластика — учительский протест не возникал. Носи. Тонкие действовали на блюстителей нашей нравственности, как красная тряпка на быка: «Вон из школы! Переодеваться!»

В четырнадцать лет мне на день рождения подарили мои первые в жизни колготки югославского производства (стоили сумасшедших денег: 14 рублей)! Плотные, бежевые — сейчас я бы сказала: фу, старушечьи. Но как же я была счастлива тогда!!! Колготки — это легкость, это отсутствие пояса, резинок, вечно трущих ногу. Это, наконец, возможность бежать вверх по школьным ступеням, не опасаясь, что мальчишки подглядят нечто постыдное (штаны!!!).

Но возникло опять же новое гонение. Тонкие колготки считались верхом неприличия. Толстые — пожалуйста. Тонкие — вон из школы. Помню, когда мы на переменках прогуливались по «рекреационному залу» (стоять у стен не разрешалось, только ходить), запросто могла подойти учительница и указкой приподнять подол платья (указкой — это деликатно, но, бывало, и просто — рукой):