Мне жаль тебя, или Океан остывших желаний

— На руках? — переспросила Мадлен. — Шесть пальцев? А ты в этом уверена?

— Абсолютно… Можешь сама, если хочешь, убедиться…

— Не, я к больной не пойду, — покачала головой Мадлен, — поверю тебе на слово.

— Так что, получается, нас всех везут в бордель?.. — вновь спросила Лиза.

— В бордель или в гарем к какому-нибудь арабскому шейху или негритянскому царю. У них там денег куры не клюют, вот они с жиру и бесятся…

— Да, перспективы далеко не радужные…

— И поверь мне, бордель — это еще не самое страшное, что нас может ожидать…

— Для меня, — вздохнула Лиза, — страшнее борделя быть ничего не может…

— Ну почему? — скривилась Мадлен. — А что, если нас в кунсткамеру везут или в анатомичку… Это что, лучше? В борделе ты хоть шевелиться будешь, живая, и мужиков шевелиться заставишь. А в кунсткамере выставят на всеобщее обозрение и все, или вообще прирежут и заспиртуют…

— По мне так лучше пусть прирежут, чем в борделе с потными, вонючими мужиками… — покачала головой Лиза.

— Ну, во-первых, не все мужики потные и вонючие… Некоторые на встречу с женщиной дезодорантятся больше, чем на работу. Ну, а во-вторых, — и Мадлен подмигнула, — ты же еще не пробовала. Может, тебе понравится…

И тут опять застонала женщина:

— Пить… Пить…

Лиза тут же встала и направилась к ней.

А Мадлен скривилась:

— Смотри, мать, будешь к этой шастать, я от тебя отгорожусь. Вообще общаться с тобою не буду…

— Как знаешь, — пожала плечами Лиза. — Я не могу человека вот так бросить… А если бы на ее месте ты оказалась или твоя сестра, мать…

— Нет у меня ни сестры, ни матери, — резко сказала Мадлен и отвернулась.

А Лиза взяла еще одну бутылку воды и, открутив пробку, направилась к женщине.

И тут сверху раздались переборы гитары и надтреснутые, похоже, пьяные мужские голоса затянули:

«Поезд мчался на восток.
Искры гасли на ветру.
А в вагоне кто-то пел:
“Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу”».

Мадлен тут же закричала:

— Эй, вы там, наверху! Отзовитесь! Тут человек умирает!

Но наверху, наверное, не услышали. Песня, которую Лиза слышала в поезде в исполнении своих попутчиков-студентов и Милы, продолжалась:

«Вот устроился я спать,
Но уснуть я не могу.
В голове моей опять:
“Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу”».

Мадлен, осознав, что ее не слышат или игнорируют, подошла к ящику с минералкой и, схватив бутылку, швырнула ее вверх. Правда, неудачно. Бутылка не долетела до лаза, упала на пол и, наколовшись на торчавший в доске гвоздь, лопнула.

Пение наверху продолжалось:

«Сладко спали мы в купе,
Паровоз кричал: “Угу!”
А вагоны все поют:
“Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу”.

Вот проснулся утром я,

Но поесть я не могу.
В ресторане все поют:
“Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу”.

Вот приехал я домой,

Но работать не могу.
Целый город мне поет:
“Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу,
Я чешу, чешу ногу”.
Я так больше не могу!»

— И я так больше не могу! — крикнула Мадлен и, прицелившись, запустила еще одну бутылку.

В этот раз бутылка попала в крышку лаза и стукнулась так, что крышка даже чуть подскочила.

Пение утихло, послышался отборный мат, потом лаз открылся и в просвете показалось красное не то от солнца, не то от выпивки мужское лицо:

— Вы че там, ошалели?! — крикнул мужчина.

— Ты, краснорожий! Заткнись! Я ща круче тебя матом загну! — крикнула Мадлен. — Ты спуститься можешь? Разговор есть.

— Некогда нам с вами разговаривать. Говорите, что вам надо, — сказал краснорожий, разглядывая трюм.

— Эй, Витек, ты рожу свою туда не суй. А то еще покалечат! — послышался другой, хрипловатый и надтреснутый мужской голос.

— Так они, Гриня, эти бабы, весь корабль разнесут! — ответил краснорожий Витек.

— Михалыч сказал нам туда без него не сунуться. Надо Михалыча позвать, пусть он с ними сам разбирается, — заявил Гриня.

— Эй ты, как тебя там, Гриня! — крикнула Мадлен. — А кто он такой, что за шишка этот ваш Михалыч?!

— Кто-кто, конь в пальто… — буркнул Гриня. — Хозяин он. Ща позову, все узнаете.

— Подождите, вы скажите хоть, куда нас везут? — спросила Мадлен, стараясь сдержать эмоции.

— Я ж тебе говорю, щас Михалыч придет и все вам расскажет… — проговорил, не показываясь, Гриня.

— Слушайте, нам же все равно отсюда не сбежать, — продолжала Мадлен. — Тут одна совсем больная, туалета нет. Вы б хоть нам ведро какое спустили. Нет, два или лучше всего три ведра. Одно больной нужно дать. А то она под себя ходит…