Вот ведь, чёрт, никогда я не чувствовал себя виноватым ни перед кем. Ни перед родителями, которых не видел больше десяти лет, ни перед тёткой, за то, что свалился на её голову. Это из-за меня она не вышла замуж и не родила детей. Сколько ей было в мой приезд? Тридцать четыре – тридцать пять? Самый сок для женщины. А тут великовозрастный оболтус, которого кормить, поить и одевать надо. Ни перед тренерами, которых покинул, когда понял, что профессиональный спорт не для меня. Ни перед другими девчонками, с которыми встречался, а потом бросал. Их, романов, в смысле, до Таши, у меня было превеликое множество.
А перед Ташей чувствовал.
Когда же я видел её последний раз? Две, три недели назад? Да, кажется, именно тогда. Но вот выглядела ли она тогда такой… Такой… Опустившейся, что ли? Безжизненной, словно монгольфьер, из которого выпустили весь подъёмный газ. Я не помнил.
Она сидела, поджав под себя босые ноги, скрючившись, словно Голлум, над своей прелестью, закрывшись от мира ноутбуком и творчеством Леры Линн. Я смотрел на Ташу и смотрел, поражённый её видом.
А композиция The Only Thing Worth Fighting For меж тем всё играла и играла, зацикленная по кругу.
Таша, увлечённо отстукивая по клавишам, ничего не видела вокруг. Не замечая ни запаха, витающего в воздухе, ни своего немытого тела, ни бардака, царящего в квартире, ни меня. Я прошёл на кухню. Вздохнул. Грязь на полу, крошки и огрызки на столе, ведро для мусора переполнено, грязная посуда до самого крана, в холодильнике пустота.
Я вернулся в комнату и, дождавшись, когда в очередной раз прозвучит грустное:
Осторожно прикоснулся к плечу Таши:
Осторожно прикоснулся к плечу Таши:
– Привет.
Она вскинула испуганные глаза, быстро закрыла крышку ноутбука, и, стянув с ушей наушники, протянула:
– Фил, привет.
Таша обрадованно улыбнулась и встала, потянувшись ко мне. Я приобнял её, поразившись худобе: она и раньше была стройняшкой, но это была стройность свободной лани, а сейчас – болезненность находящегося в заточении зверя. Свободная майка совершенно не скрывала торчащих рёбер и начавшей обвисать груди.
– Таш, что с тобой?
– В смысле?
– Выглядишь неважно.
– Да? Устала просто. Работы… – она кивнула на прикрытый ноутбук, – много.
– Все консультируешь своих психов? – Хотел шутливо, вышло зло.
– Да. – От моего тона она замкнулась и села в кресло. – Я знаю, тебе это никогда не нравилось. – Она прижала колени к груди и обхватила их руками, словно отгораживаясь от меня. – Но это моя работа. И тебе сейчас, должно быть, безразлично, чем я занимаюсь.
Голос на грани слёз. Я беззвучно выругался.
– Извини. Не хотел тебя обидеть. Просто пошутил неудачно. – Я присел на корточки напротив неё.
– Мне никогда не нравились твои шутки.
Я кивнул соглашаясь. Я это знал, как и то, что её жутко бесило, когда я влезал в очередную историю.
Мы молчали, а из наушников лились, сочась тоскою, слова:
Вот уж верно – в самую точку, в самую нашу ситуёвину:
– Таш, ты давно ела? – Перевёл я разговор. – Холодильник пустой.
– А, тебя только это интересует?
Я насторожился, предчувствуя нехороший разговор.
– Что ты имеешь в виду?
Её глаза вспыхнули.
– И куда же подевалась твоя прямота, Фил?
Никогда раньше она ни словом не упоминала Нику, и то, что она, та самая – истинная, так сказать, корневая причина нашего разрыва. И вот теперь я чувствовал: время пришло. Время расставить все точки над ё, i и всеми остальными буквами, где есть эти самые диэрезисы, умляуты и тремы.
– Нет, меня не только это интересует.
– Да, а что именно? – Слова так и сочились ядом.
– То, что ты не моешься, не стрижёшься, да и вообще выглядишь…
Я запнулся, подбирая слова.
– Отвратительно, да? Ты это хотел сказать?