Читаем Мнемосина (СИ) полностью

Мнемосина (СИ)

моей жизни вяжешь.

Радостью и бессильем,

Песнею легкокрылой,

Птицею поднебесной

Весь я в тебе воскресну!

— Это ваш брат написал. Он был человеком многих талантов.

— Вы ведь долго дружили, да? Многое пережили вместе, многое разделили. Столько дней из жизни Габриэля прошло мимо меня, и я никогда, никогда о них не узнаю. Не узнаю, о чем он думал тогда, что чувствовал. Прежде я могла спросить его самого, но постоянно откладывала на потом, а теперь… Не гоните меня прочь! Помогите восполнить утраченное, поделитесь мгновеньями его жизни!

Ее требовательный шепот, ее неумелые, но настойчивые ласки, сладость и аромат ее первой весны пьянили сильнее крепкой уланской жженки[1]. Я едва мог соображать. Я путал реальность со сном, я терялся в ощущениях: чувство вины, влечение, благоговение, невозможность происходящего, — все это, перемешавшись, разило наповал.

— Вы согласны, Микаэль? Скажите да, так надо.

Шепот Януси был также осязаем, как и касание мягких полураскрытых губ, как и скользящие по моим плечам ладони. Вся моя жизнь сосредоточилась в ее нежных руках. Казалось, если она остановит их сейчас, мое сердце остановится следом.

— Януся, я…

Она опустила ладони мне грудь, разом выбивая весь воздух вместе с не родившимися словами, затем на живот и очень робко — ниже. Никогда прежде я не терпел столь сокрушительного поражения, и никогда прежде оно не было таким желанным.

— … согласен.

Януся подтолкнула меня назад, еще и еще, пока я не оказался около кровати. Увлекая девушку за собой, я откинулся на спину, обнял Янусю крепко-крепко, боясь, что она вырвется из объятий и растает во тьме. Я не ощущал ее веса, но упругость молодой плоти, гладкость кожи с привкусом морской пены делали Январу куда более реальной, чем все, что меня окружало. Ее кудряшки щекотали мне лоб, когда она пила из моих губ воздух одним дыханием на двоих.

— Еще, Микаэль, еще! Вы согласны?

— Согласен, — точно в горячке повторял я в ее растворенные губы и тотчас сцеловывал свой шепот прочь.

Ее тело дрожало и трепетало, как натянутая тетива. Она была моим немыслимыми, небывалым чудом. Я старался объять ее целиком, не оставляя ни частички на потом, не доверяя завтрашнему дню. Затаив дыхание, я целовал мягкие волосы Януси, губами считывал пульсацию жилки на ее виске. Я искал изломы крыл на острых выступающих лопатках, следовал изгибу ее позвоночника, заставляя Янусю выгибаться и прижиматься ко мне все плотнее и плотнее, точно она тонула, а я был ее единственной надеждой удержаться на поверхности. Обжигаясь, спешно и жадно я слизывал лунные блики с ее алебастровой кожи, напитываясь сладостью и негой. Я стремился и никак не мог постичь тайну, что таила в себе ее женственность, тайну, приковавшую меня к ней с первого взгляда и до скончания веков.

— Пожалуйста, Микаэль… сейчас… ответьте: вы согласны?

— Согласен, — шептал я, едва ли понимая, о чем идет речь, но отчаянно желая отдать Янусе все, в чем она нуждалась: свое согласие, свою любовь, свою жизненную силу.

Это был обжигающий миг полного единения — с ней ли, с целым безбрежным миром. Ее невероятно отзывчивое тело содрогалось в моих объятиях, ее стоны звучали гармониями бытия, ее глаза — изумленные, распахнутые настежь — превратились в космос, с огромной скоростью летящий мне навстречу. И я потонул в ней. И больше не было ничего.

[1] Жжёнка — горячий коктейль, в составе которого ром, французское вино, шампанское, ананасы. Готовилась следующим образом: на огромный чан с горячим вином клали две перекрещенные сабли, на их перекрестье размещали сахарную голову, которую щедро обливали ромом и поджигали. Когда весь сахар сгорал и стекал в напиток, его тушили шампанским.