Мнемозина, или Алиби троеженца

– Н-да, вот такие бывают профессора, деточка, – минутой позже говорил ей я.

Она была настолько шокирована всем происшедшим, что даже не плакала.

Впрочем, мне и самому все это было в диковинку!

Замужняя женщина, пришедшая меня подкупить, оказывается не только потенциальной убийцей своего мужа, но и еще невинной девушкой!

Как ни странно, но после нашей близости, она вдруг всего меня обняла и прижалась ко мне.

Как-будто мое проникновение в нее тут же наполнило ее любовью. Я уже давно заметил, что к первым своим мужчинам женщины очень быстро привыкают, и потом им уже нелегко с ними расстаться!

И все же самым удивительным для меня было то, что Мнемозина после всего этого никак не хотела, чтобы я подделывал результаты экспертизы.

Неожиданно она захотела сесть в тюрьму, правда, это было всего лишь мимолетным порывом, потому что через несколько минут она, еле выговаривая слова, и со слезами на глазах, замечу, с самыми жгучими слезами, все же согласилась стать моей женой, ради нужного ей результата экспертизы.

– Правда, я этого не хочу! – заплакала она, и по интонации ее голоса, и по ее судорожному плачу и безумному хватанию ртом воздуха, я понимал, как ей стыдно, и влюбился в нее, и провел языком по ложбинке между двух полушарий, а затем жадно присосался к одному из ее нежных сосков.

Ее тихий, звучащий в ласковой тональности плач только усиливал мое желание, которое накатывало на меня бурными волнами, и вскоре мой пенис опять отвердел, и я опять вошел в нее, но уже не резко, как в первый раз, а медленно, ощущая раскрывшейся головкой каждую складочку ее первозданного лона. Препятствие было сломлено, и теперь мой хобот извивался в ней безумным змеем.

– Мне больно, – шептала она сквозь слезы, с силой хватая запястья моих рук, жадно сжимающие полушария ее великолепных грудей, но я с еще большим пылом входил и выходил из нее.

Тогда она укусила меня за плечо, но это только усилило мой безумный порыв, еще немного и она вдруг закричала, едва осознав слепую вспышку своего насквозь пронзенного наслаждением разума, и вся, поникнув, повисла на моем плече. Она плакала, вздыхала, как ребенок, быть может, впервые пожелавший перехитрить этот мир и попавшийся неожиданно с поличным.

О, Господи, какая все же большая разница, не хочет человек грешить или не умеет!

Ее обман – грех совпал с моим обманом и грехом, и мы совокупились.

Неожиданно по ее лицу пробежала волна наслаждения, и я в эту минуту подумал, что может быть, она все же привыкнет ко мне, и не будет обращать внимания на мой возраст, если я смог с первого же раза извлечь из нее волну наслаждения, которая продолжала оставаться на ее лице как доказательство моего интимного триумфа.

Обед уже заканчивался, а мой фалл продолжал извлекать из нее неожиданные звуки.

Вскоре в дверь кабинета кто-то настойчиво постучал кулаком, но я продолжал оставаться в ней как во сне, как в изумительном и волшебном абсурде собственного существования!

Абсурд был мне необходим как воздух, как вода!

Без абсурда бы истощился запас моего жизненного терпения, особенно при постоянном общении с разлагающимися трупами, и, наконец, иссякло бы столь необходимое любопытство, любопытство, на котором замешана вся моя жизнь!

Я давно уже понял, что человек не может умереть безвинным существом.

Еще в детстве, посещая изостудию, я нарисовал акварелью небольшую картину, на картоне, сопливый мальчишка бросает во всех проходящих мимо него людей комьями грязи, и все прохожие, заляпанные с ног до головы грязью, с большим удивлением смотрят на него, и словно понимают, что только от одного прикосновения небольшого кома грязи к их телу, они все стали грязными, и им уже никогда не отмыться, ибо любое прикосновение грязи к тебе делает тебя грязным на всю жизнь.

Вот и сейчас я чувствовал себя и грязным, и усталым, как будто бы уже прожившим всю свою жизнь без остатка, и в то же мгновение, а может быть именно в нем самом, я ощутил весь смысл своего земного восхождения…

Я видел ее голое тело как белый чистый снег, и вся она как во сне казалась мне безумно далекой и неузнаваемой.

Губы мои были очень напряжены, и казалось, все еще целовали ее и втягивали в себя ее соленые слезы с разгоряченных щек…

Я продолжал тихо проводить ладонями по ее животу и бедрам, по ее волосатому лобку и плечам, мои руки тихо кружились по всему ее телу, словно боясь нарушить эту удивительную тишину.

Кто-то за дверью стучался в нее, кто-то проходил мимо по коридору, далекие голоса как позывные неизвестных галактик едва достигали нашего слуха, как тут же убегали прочь…

Она что-то шептала, плакала, потом неожиданно трогала мое постаревшее лицо дрожащими руками…

Теплые и необъяснимо родные, они при каждом своем прикосновении будто прирастали к моим горящим щекам, как крылья сказочной птицы.

В какую-то минуту я стал бессознательно повиноваться ей, словно был частью ее собственного тела…

А она повиновалась мне…