Мнемозина

— Игорь? — встревожился я. — Вы где? Что случилось? Вы же должны были в Крым улететь?

— Отец меня перехватил, — всхлипнул Игорь. — Я… Я… Даже сделать ничего не мог. Он меня выдернул из дома вместе с какими-то отморозками в белых халатах, упаковал в смирительную рубашку и увез в больницу. Я в психушке, Иван Андреевич, в Подмосковье. Это в Сергиевом Посаде, тут клиника недалеко от храма. Заберите меня отсюда, пока они на уколы не перешли…

— Я приеду через три часа, — ответил я. — Не бузи, не спорь с врачами, веди себя как нормальный, иначе обколят аминазином, будешь как овощ. И не говори никому, что я еду. Это твой номер?

— Нет, — заскулил Игорь. — У меня были деньги, я попросил позвонить одного из медбратьев, но сейчас мне нужно отдать ему сотовый. Мой телефон забрали. Приезжайте скорее! Я боюсь!

Мне показалось, что Лелю берегут какие-то темные силы. Эта женщина все время словно ускользала от моих вопросов, и скрывала куда больше, чем должна. Заметавшись по комнате, я хватал пиджак, портфель, кучу документов, которые тут же просыпал на пол и стал собирать, как попало запихивая в портфель, снова выкладывая, пока не дошел до нужных. Я прихватил судебное решение, подтверждающее, что отец Игоря не имел никакого права вмешиваться в судьбу сына, но в глубине души меня глодал червячок сомнения. Психиатрическая больницы в Сергиевом Посаде была учреждением режимным, и вряд ли адвокату без допуска позволят войти внутрь. Особенно, если там уже побывал Соколов-старший с прессом из пятитысячных купюр. Я подумал, что могу не справиться в одиночку и отправил сообщение Кеше.

Машину я бросил по пути, нырнув в метро. Пробки были такими, что я быстрее добрался бы на электричке, что я и сделал, продравшись сквозь толпу на Ярославском вокзале. Вагон был душным, заполненным почти до отказа дачниками, уезжающим из пыльного смрада столицы, отработавшими смену офисными сотрудниками в строгих костюмах, неуместных в такую дикую жару, целой ротой солдатиков, ехавших в свою воинскую часть в Софрино. Все были потными, неразговорчивыми и сонными от влажной мазутной духоты. Мне не повезло, место досталось с солнечной стороны, рядом притулилась бабка с целым пакетом цветов, требующих посадки, и их колючие стебли все время стегали меня по лицу. По вагонам сновали попрошайки с одной и той же песней: ограбили, заболели, поможите, люди добрые… Следом бегали продавцы с барахлом, втюхивая доверчивым пассажирам ненужные книги и наборы ножей.

После Мытищ и Пушкино толпа поредела. До Сергиева Посада я доехал совершенно мокрым от пота, чувствуя, что разит от моей кожи, как от животного, и потому даже легкий ветерок на платформе Сергиевого Посада показался мне спасение, несмотря на то, что солнце палило нещадно. Я постоял пару минут, задрав голову к небесам, пока меня не отпихнула с пути та самая старуха с букетом. Одарив меня злобным взглядом, карга поплелась к лестнице. Цветы в грязном пакете качались в такт ее движениям. Я вздохнул, нащупал телефон в кармане и вызвал такси.

Приемные часы, разумеется, уже закончились, и потому попасть к главному врачу, имя которого я прочитал на сайте больницы, оказалось сложно. Андрей Андреевич Барсуков больше напоминал на провинциального священника, однако оборону держал крепко. Я нисколько не сомневался, что многоступенчатый подход к святая святых клиники мне обеспечил Соколов-старший. Именно поэтому в приемной, помимо жухлой секретарши с сухим лицом египетской мумии, меня встретил и плечистый медбрат, нелюбезно намекнувший, что мне не рады. Я игнорировал его до тех пор, пока он не совершил главную ошибку своей жизни: взял меня за локоть и попытался вывести из приемной. Без лишний церемоний, я перебросил его через себя и тюкнул носом в пол, заломив руку до болезненного хруста. Медбрат матерно взвыл, секретарша вскрикнула и схватилась за телефон.

— Я сейчас полицию вызову! — заорала она. Голос у нее был под стать коже, сухой, жесткий, как прошлогодняя листва.

— Вперед, — кивнул я. Держать вырывающегося медбрата было трудно. — Заодно объясните полиции, почему вы держите здесь моего подзащитного против воли.

Двери открылись именно в этот момент, и на пороге показался Барсуков, такой же сухой, как секретарша, маленький, с мутным паучьим взглядом и тонкими бледными пальцами. С момента, когда его запечатлели на фото, он сильно изменился, похудев и высохнув. Вид у него был болезненный, что не особенно вязалось с должностью.

— Что здесь происходит? — строго спросил он. — Я требую объяснений!

— Андрей Андреевич, я вызываю полицию, — заявила мумия, и ее голос был чуть бодрее, чем минуту назад.

— Вызывайте, Сонечка, — кивнул главврач. — И охрану вызывайте. Сейчас мы это хамло быстро за ворота выставим.

— Нет, это я требую объяснений, — пропыхтел я. — На каком основании вы удерживаете в клинике Игоря Соколова? Вы в курсе, что в уголовном кодексе это называется похищением?

Взгляд главврача вильнул, и он жестом приказал секретарше положить трубку.