Мнемозина

Он замолчал, и стал судорожно глотать. Глаза Глеба заволокло слезами, и они в один миг брызнули и покатились по худым щекам. Барсуков встал и решительно замахал руками у меня перед носом. Но я снова проигнорировал, потому что видел, видел, чёрт побери, что нарисовал этот мальчишка!

— После того, как вы ушли, к Ксении поднялась ваша мать? — спросил я.

Вот тут Глеб испугался. Да так, что даже карандаш выпал из рук.

— Почему вы так решили? — прошептал он. Я медленно вынул из-под его руки рисунок, на котором одна женщина держала другую за горло. Нарисованные женщины кричали: одна от боли, вторая — от ярости. Глеб с ужасом уставился на дело рук своих и замотал головой, не в силах даже что-то отрицать. Он попытался вырвать рисунок из моих рук, но я оттолкнул его, и Глеб неуклюже сел мимо стула, рухнул на пол. Его лицо плаксиво искривилось. Тогда я понял, что пора заканчивать допрос. Главврач, воспользовался паузой и, не видя больше возражений с моей стороны, торопливо поднял Глеба и вывел из кабинета. Из коридора тут же донесся хриплый вой отчаяния и боли. Пот градом катился с моего лба. Я молчал и разглядывал смятый рисунок в своей руке. Меня колотило, как в лихорадке. Мертвые голоса нашептывали мне в уши слова, которых я не понимал.

Наваждение сгинуло через мгновение, когда в коридоре смолк этот нервный крик. Главврач вернулся через несколько минут, вытирая потное серое лицо. Мне оставалось надеяться, что с Глебом все в порядке, и никому не придется вынимать его из петли. Кеша нервно переступил с ноги на ногу, а я понял, что пора уходить. Мне было больше нечего делать здесь. Я двинулся к дверям, когда меня остановил голос хозяина кабинета.

— Иван Андреевич, надеюсь, мы с вами обо всем договорились? — елейно произнес Барсуков, преданно заглядывая мне в глаза. — Вы ведь не станете ничего сообщать в министерство?

Мне все еще хотелось его ударить. Но я смог заставить себя разжать кулаки. Кеша хмыкнул. И я полностью разделял его чувства.

— Ошибаетесь, — холодно ответил я. — Мы с вами ни о чем не договаривались.

26

Кеша настоял, чтобы поехать со мной. Я был сильно взвинчен и мог сорваться. Мне было все равно. Настолько, что я позволил ему сесть за руль. Мысли мои были далеко.

— Тебе не в чем себя винить, — негромко сказал Кеша. — Даже не думай. Парень был не в себе, испугался и решил, что петля — лучший выход из ситуации. Это его выбор. Ты сделал все, что мог.

— Как-то мало меня это утешает, — вяло ответил я.

В тот момент я ненавидел всех: Барсукова, Соколова-старшего, семейку Рокотова с их тайнами, покойную Ксению, Глеба, Кешу, явившегося с опозданием, но больше всех, разумеется, себя, допустившего смерть своего клиента. Я был себе противен. Хотелось выпить. Точнее не выпить, а напиться вдребаган. Кеша, кажется, понял мое настроение, потому что притормозил у пафосного бара, где я раньше никогда не был и велел следовать за ним. Я последовал. А что еще оставалось? Там, в интимном полумраке, мы надрались, как свиньи.

Алкоголь быстро нашел проторенное русло в мое сознание, затуманив его и придушив боль и совесть. Заговор Веры уже давно перестал действовать. Я «развязался» несколько месяцев назад, осознав, что могу пить понемногу, и даже помногу, но больше не нахожу в этом иного удовольствия, кроме как забвение. Я пил по глубоко личным причинам. Мои жена и ребенок были убиты на моих глазах, а я был слишком пьян, чтобы этому помешать. Жестокость и внезапность происшедшего, сам способ, каким они были вырваны из этого мира, и неспособность полиции задержать убийцу заставили меня отказаться от погонов и тонуть в спиртном, чтобы хоть как-то примириться с собой. Смерть Игоря вновь выпустила джина из бутылки.

Мы пили молча почти час, когда зазвонил мой мобильный. Номер мне ничего не сказал. Я сдвинул символ зеленой трубки вправо.

— Я сделаю все, чтобы ты сел, Стахов, — прошипел в трубке знакомый басок Соколова-старшего. — Ты же меня осиротил. Это ты виноват в смерти Игорешки. Завтра тебя лишат лицензии. А послезавтра — посадят.

— Не делай вид, что ты горюешь, — ответил я. — Ты ведь получил, что хотел. Деньги теперь в твоем полном распоряжении, соперников нет.

— Мудак ты, Стахов, — с сожалением ответил Соколов. — Больной мудак. Ты-то может, и привык людей хоронить, а у меня сын один был.

Я отключил телефон и даже хотел сломать его, но это было совсем глупо, как в кино, когда плохие актеры изображают скорбь и отчаяние. Потому я просто положил телефон в карман пиджака и жестом предложил Кеше налить.