Не в лучшем положении и эта школа. Уже давно университеты стали у нас очагами хронически повторяющихся волнений, которые делаются все интенсивнее и интенсивнее. Учиться некогда: едва откроется университет после летних каникул, как уже начинаются подготовления к беспорядкам, а там наступают и самые беспорядки. Небольшой отдых во время рождественских праздников, каникул — и опять повторяется то же. Можно подумать, что в русские университеты поступают не для учения, а для волнений.
ГРАМОТНОСТЬ
Русская грамматика есть искусство говорить, как никто не говорит, и писать, как никто не пишет.
За редкими исключениями, грамотные люди наши мало умны, а умные люди — мало грамотны.
Немногие даже и между грамотными умеют читать. Есть такие читатели, которые от себя причитывают к прочитанному, так что часто эти причитывающиеся проценты превышают самые капиталы.
Грамотность по себе не есть просвещение, а только средство к достижению его; если же она употреблена будет не на это, а на другое дело, то она вредна… Не думаю, чтобы следовало принимать какие-либо меры для лишения народа грамотности, но может быть не для чего в настоящую пору слишком старательно распространять ее, заботиться об ней исключительно, видеть в ней одно благо и спасение… Сделав человека грамотеем, вы возбудили в нем потребности, коих не удовлетворяете ничем и покидаете его на распутье. Два ближайшие к народу сословия, к сожалению грамотные, подают этому гибельный пример.
В некоторых захолустных раскольничьих сектах грамотность в течение веков не дала ни искорки света, а послужила только к самому странному искажению истины и к извращению нравственности.
Мы разумеем под грамотностью не одно умение читать и писать, а воспитание в страхе Божьем, по коренным русским началам. Трактирное, лавочное, лакейское умение читать и писать не приносит никакой пользы, а разве вред.
Точно будто наш народ читает что-нибудь, — есть ему время.
НАУКА[55]
Наука в России не в авантаже обретается.
Ваш университет совершенно безжизненное тело, и о движении его и догадываешься только, когда идешь мимо и видишь сквозь окна, как профессора и жены их переворачивают на солнце большие бутылки с наливками.
Долгое еще время будут непонятны в России и несообразны с нашим духом чрезвычайно отвлеченные умствования новых немецких философов. Состояние русского общества не таково, чтобы членам оного можно было погружаться в хаос мыслей, иногда исполинских, часто остроумных, но бесплодных в приложении. Нам нужны предметы, так сказать, осязательные[56]
.Разве в русском обществе наука и ум до последнего времени были в чести?.. Разве наша наука не была у нас жалким пересаженным растением?
Долго думал я, читая и беседуя об екатерининском времени, отчего тогда было такое обилие в примечательных людях по всем отраслям государственного управления… Никакой другой причины не нашел я важнее этой: у всех их была одна наука — Россия, этой науке учились, учились они от молодых ногтей, и за то узнавали ее превосходно, а мы учимся всем наукам, а к России обращаемся после всех, когда наступает время действовать, а не учиться!
В полтораста лет после Петра мы не убедились, что наука полезна. Какое разительное доказательство нашего варварства[57]
.У ученых поверхность такая нежная, такая щекотливая, вроде растения noli me tengere, что они беспрестанно или раздражаются, или раздражают, огорчают или огорчаются. Печальная принадлежность науки на известных ее степенях.
Мы отстали маленько, благодаря недобрым или неумным людям, да и не то что маленько, а коли правду сказать, так и глазом не дохватишь, насколько немцы от нас вперед по науке ушли.
Мы хотим внести оригинальное воззрение в науку: это очень хорошо, но прежде чем помышлять о внесении чего-либо в науку, не лучше ли внести к себе науку? Вместо нашествия на науку, может быть нежелательного ей, не лучше ли дать у себя место для развития того духа, который творит и зиждет науку.
Даже в мире наук, который обнимает все, наша история разобщена, ничего не объясняет, ничего не доказывает… Чтобы обратить на себя внимание, мы должны были распространиться от Берингова пролива до Одера.
Много ли у нас самостоятельных трудов, которые были бы плодом глубокого исследования науки и носили бы на себе печать истинного творчества? В области самой науки я не заметил ни одного.
У нас не может быть науки, разъединенной с жизнью: это противно нашему характеру.