Многая лета

Мечась от страха, его глаза перебегали с одного лица на другое, пока не остановились на лозунге «Вся власть Советам». Глотнув воды из стакана, Зиновьев поднял руку с зажатой бумагой. — Тут у меня доклад о работе ПетроЧК, о проделанной работе, товарищи. В нём говорится, что только за предыдущую неделю было расстреляно пятьсот двадцать контрреволюционеров и арестовано сто двадцать заложников. Этого мало, товарищи! Карающий меч революции должен рубить врага день и ночь. В качестве срочной меры предлагаю проголосовать за резолюцию Совнаркома[16]о создании концентрационных лагерей и расстрелах чуждых элементов. И главное… — Зиновьев сделал долгую паузу, во время которой торжественно выпрямился. — Предлагаю переименовать Дворцовую площадь в Площадь Урицкого![17]

В ответ раздались бурные аплодисменты.

Доллер промокнула глаза платочком и невесомо прикоснулась к запястью Ольги Петровны:

— Оля, вам, наверно, известно, что мои родители революционеры, поэтому мы всегда были готовы к страданиям за народ, но погибнуть сейчас, когда революция победила… Бедный Моня Урицкий… — Она протяжно вздохнула. — Я слышала, что ваш муж тоже пал жертвой революции?

Чтобы не углубляться в тему, Ольга Петровна сдержанно кивнула:

— Да.

— Мой Бокий не знает жалости и на посту председателя ЧК сумеет навести порядок. Я, конечно, не одобряю расстрелы заложников, но революция должна защищаться, не правда ли? Им это зачтётся, — шёпотом провозгласила Доллер, и Ольга Петровна вскользь подумала, что да, зачтётся. Только неизвестно, кому?

* * *

Глеб Бокий будет расстрелян в 1937 году, а Софью Александровну Доллер казнят годом позже, когда по улицам Ленинграда побегут бурливые весенние ручьи, по которым мальчишки станут пускать щепочки-лодки, а свежий бриз с Невы будет напевать вальсы в печных трубах.

* * *

Фаина закрыла дверь на три замка и вставила в затвор шарик цепочки. Мартемьян Григорьевич требовал, чтобы после каждого посетителя дверь запиралась тщательным образом. Интересно, если ли сейчас в Петрограде хоть одна незапертая дверь? Ужас, захвативший город вместе с новой властью, крепко держал обывателей за горло. По вечерам, после наступления комендантского часа, люди сидели в темноте, не смея зажечь свет, потому что к тем отчаянным, кто выдавал своё присутствие, немедленно приходили бандиты и грабили, грабили, грабили. Тёмные дома, тёмный город, тёмные времена.

После ухода последнего гостя в доме остался тяжёлый дух чего-то гнилого или кислого. Фаина открыла форточку. Уходя, противный мужик в офицерской шинели без погон ущипнул её за щёку и пробурчал:

— Милашка. Люблю молоденьких, а то вокруг меня одни старухи, хоть караул кричи.

В полутьме коридора его глаза стеклянно блеснули. Он сунул руку в карман, который топырился от свёртка, и Фаина поняла, что этот делец тоже, как и другие, принёс хозяину на обмен какую-то вещь и получил свою долю.

Уже после нескольких дней работы Фаины на Мартемьяна Григорьевича ей стало ясно, что он занимается каким-то недозволенным промыслом или скупкой краденого. Фаина приняла это с полнейшим равнодушием, тем паче, что выбирать не приходилось, и чтобы выжить, надо было цепляться за любое место. По ночам, когда звуки улицы затихали, она часами простаивала на коленях, вглядываясь в тусклый отблеск нимбов на иконах, и просила Господа только об одном — чтобы она и её девочки снова были вместе. Всё равно где, всё равно, в богатстве ли, в бедности — главное вместе, одной семьёй. Молитва была единственным мостиком, по которому она, хоть и мысленно, могла дотянуться до любимых, всей душой веря, что Матерь Божия умилостивит Своего Сына сберечь их, сохранить и вернуть в любящие руки целыми и невредимыми.

Спустя пару месяцев Мартемьян Григорьевич стал доверять Фаине несложные поручения: что-то передать или взять, как правило, мелкие свёртки или записки. Попадая на улицу, она старалась пройти мимо дома Ольги Петровны в надежде увидеть Капитолину с нянькой, а затем в тысячный раз обходила дворы, повторяя как заклинание:

— Вы не видели тут девочку, совсем маленькую, грудную? Она пропала в апреле.

От ответов Фаина впадала в отчаяние, приходя в себя только в церкви, наполненной такими же, как она, несчастными и обездоленными.

* * *