Второй этаж. У перил вполголоса разговаривают студенты. Большинство из них, как и Андрей, в черных брюках и куртках со стоячим воротником, некоторые в длинных черных рясах, стройные, легкие, как тени. Вот один, склонившись, целует правую руку священнику, а тот, улыбаясь, что-то говорит ему и левой рукой прикасается к большому серебряному кресту на своей груди.
В коридорах сумрачно. В углах — огромные иконы в дорогих ризах, с почерневшими от времени, но удивительно живыми и выразительными ликами святых.
Под иконами на золоченых цепях — массивные лампады. Они чуть теплятся и причудливым красноватым светом освещают нижнюю часть ризы. В полумраке освещенный край ризы приобретает форму меча.
Тишина, полумрак, мерцание золота, серебра, дорогих камней, люди в черном и колеблющееся пламя лампад — все это создавало какую-то особенную торжественность. Да, чей-то утонченный вкус и изощренный ум не зря придумали весь этот ансамбль, всю эту игру света и теней.
В прошлом году, когда Андрей впервые пришел сюда, он был поражен всем увиденным. Ему захотелось написать картину, передав в ней и эту тишину, и этот полумрак, и это розоватое пламя лампад…
Вот и сейчас Андрей с волнением всматривался во все окружающее. И вдруг он остановился. По какой-то необъяснимой причуде мысли ему неожиданно вспомнились шумные, веселые школьные перемены: смех, беготня, говор… Все это осталось в неповторимом и уже далеком-далеком прошлом. Неужели это все было в его жизни? А может быть, он, Андрей Никонов, совсем не тот Андрей Никонов — лучший ученик школы, художник, которому предсказывали большое будущее?.. Нет, это все тот же человек, и все-таки теперь он совсем другой, повзрослевший, замкнувшийся в себе. И мысли у него совсем иные — тяжкие и такие же мрачные, как эти черные, бесшумно двигающиеся люди.
К Андрею подошел преподаватель истории русского искусства, еще довольно молодой человек с добродушным широким лицом, с живыми темными глазами. Он был одет в черный гражданский костюм, ладно сидевший на его начинающей полнеть фигуре. На холеной руке блестело обручальное кольцо.
— Андрей Никонов, пройдите к отцу ректору, — сказал он и зашагал по коридору.
Андрей пошел за ним.
Кабинет ректора был большим и светлым. Посредине стоял письменный стол, вокруг него — мягкие кресла, возле стен — диван, стулья. Кабинет совершенно «мирской» — обычный кабинет ректора высшего учебного заведения.
— Разрешите? — спросил Андрей, останавливаясь у открытой двери.
Старик с седыми, спускающимися до плеч волосами, с длинной бородой-лопатой, высокий и сухой, молча кивнул ему.
Андрей шагнул вперед и склонил голову перед ректором.
На ректоре была темная ряса, на груди на массивной цепи — большой золотой крест.
Проницательные, еще молодые глаза пристально взглянули на Андрея.
— Сегодня я смотрел работы художественного кружка, — сказал ректор. — Видел и вашу картину.
Андрей вторично молча склонил голову.
Немного поодаль стоял преподаватель истории русского искусства, руководивший в академии художественным кружком. Он внимательно поглядел на Андрея и, заложив руки за спину, по привычке зашевелил пальцами, выбивая ритм не то молитвы, не то марша.
Андрей вспомнил, с какой надеждой ждал руководитель кружка завершения его работы. В ряду бездарных копий с икон его картина «Христос» была подобна звезде на темном небе. Преподаватель, обожавший живопись больше всего на свете, часами вздыхал за спиной Андрея, когда тот рисовал фигуру Христа в легкой белой одежде. Христос стоял у реки… У обычной быстротечной сибирской реки. Вдали поднималась тайга, над тайгой — горы. А на переднем плане лежала широкая, изрытая колеями дорога — возможно, та самая, по которой Андрей шел на рассвете со своими одноклассниками после выпускного вечера.
«Какой талантище! — вздыхая, думал руководитель кружка. — Какая сила в поднятой руке Христа, в его откинутой голове! Как чувствуется властная поступь его босых ног, как верно схвачены складки белоснежного одеяния, которое внизу чуть раздувает ветер. Да, не тот, не тот путь выбрал юноша…» И он осенил себя крестным знамением, чтобы отогнать неугодные богу мысли.
Последнее время Андрей писал лик Христа — молодое лицо, обрамленное рыжеватой бородкой. Но эта работа не вполне удовлетворяла преподавателя.
— Очень уж простое лицо получается, очень человеческое, не ощущается божественности, — со сдержанным неудовольствием говорил он.
Андрей то отходил подальше, то приближался к полотну, смотрел с одного боку, с другого, пожимал плечами. Лицо Христа получалось как раз таким, каким его хотел видеть Андрей. Он в раздумье смотрел на полотно, трогал кистью глаза, рот, убирал какие-то тени…
Но руководитель кружка все же оставался недовольным. Неудачу он объяснял неопытностью и молодостью художника. Картина в целом была все же хороша, и он намечал показать ее на выставке. Сейчас, видимо, по этому поводу и желает разговаривать с Андреем ректор. Сердце Андрея дрогнуло.