Много на земле дорог

Однажды он сидел в саду с альбомом в руках. Дорожки сада подметала уборщица Соня, пожилая женщина в стеганке, в черном платке с белыми крапинками, плотно обмотавшем голову и шею. Отодвигая сырой мусор метлой, она приблизилась к скамейке, на которой сидел Андрей.

— Ну-тка, Никонов, привстань.

Андрей встал, уронил альбом, и из него выпали на землю рисунки. Он наклонился, чтобы поднять их. И Соня тоже подняла один рисунок, упавший возле ее ног.

— Что же это, вы сами рисовали? — спросила она, рассматривая портрет девочки-подростка и незаметно для себя перейдя на «вы».

— Сам.

— На мою дочку похожа, — нерешительно сказала Соня.

— А может, ее и рисовал. С натуры. Здесь она по двору бегала…

— Нет. Она померла, Никонов. Господь прибрал… — Соня перекрестилась и села на скамейку возле Андрея.

На колокольне зазвонили колокола. Соня быстро-быстро стала креститься. Андрей встал, не торопясь осенил себя крестным знамением и снова сел.

— Умерла дочка шестнадцати лет, — тихо сказала Соня, не выпуская из рук портрета девочки. — В деревне ее лошадь зашибла. В живот ударила. Стала чахнуть. Высохла, как былинка. Я ей говорю — молись, в церковь ходи, а она заладила свое — к доктору, в город, в больницу. А ведь болезни-то, Никонов, от господа бога. Значит, воля его. Не пустила я ее в город. Ну, а господь бог по-своему рассудил — прибрал…

Соня заплакала, кончиком платка вытирая слезы.

— Учительница из школы потом пришла ко мне, кричать стала: ты, говорит, убийца дочки своей. Хотели меня судить, да я вовремя ушла. Пешком шла, почитай, месяца четыре, к мощам святого Сергия прикладывалась.

И она опять заплакала.

Андрею стало не по себе. Хотелось сказать этой женщине, что она действительно убийца своей дочери. Но он сдержал поднявшееся негодование. Разве эта неграмотная, темная женщина, запуганная религией, поймет его? Вот она-то может безоговорочно поверить и в «твердь небесную» и в «светила большие», созданные, чтобы освещать землю.

В это время Андрея кто-то окликнул. Он оглянулся. За изгородью сада стоял Иренсо.

Андрей искренне обрадовался приходу Иренсо. Он не видел его несколько месяцев и был поражен успехами, которые тот сделал в изучении русского языка. Словарь уже не нужен был Иренсо. Он хорошо понимал Андрея и отвечал ему совсем без акцента. Лишь иногда его короткие фразы были построены неверно.

— Молодец, Иренсо, молодец! — восхищенно заметил Андрей.

— А ты тоже молодец? Что ты сделал за это время?

— Я? — Андрей помрачнел. Вспомнились ежедневные службы в церкви, зубрежка церковнославянского языка, богословских наук… — Об этом потом, — сказал Андрей.

Они договорились о встрече. Теперь Андрей должен был приехать в Москву.

8

Предстояло изучить обряд отпевания усопшего. Андрей с Виталием выбрали церковь на окраине города.

Покойница лежала в простом тесовом гробу, ее внесли в церковь и поставили на деревянные подставки под висячей рогатой люстрой. Вошла молодая монашка. В черном широком одеянии, перетянутом кожаным поясом, в черном платье, она бесшумно двигалась по церкви, зажигала перед образами лампады и свечи. Лицо у нее было какое-то исступленное, бледное, она ни на кого не глядела, никого не замечала.

В изголовье гроба и по его бокам монашка поставила тяжелые серебряные ставники с лампадами. Гибкой, молодой рукой поднесла зажженную свечу к лампадам, и на отрешенном восковом лице покойницы заиграли розоватые отблески.

Монахиня накрыла гроб покрывалом с вышитым крестом, на грудь покойницы положила иконку, на лоб — венчик, в руку вложила свернутый листок бумаги — «отпуск».

Церковь быстро наполнилась народом. Андрей присматривался к людям. Здесь было много пожилых женщин и мужчин. Молодых лиц Андрей не заметил. Впрочем, двое оказались совсем юными — девушка лет девятнадцати и пятнадцатилетний мальчик, дети умершей. Лицо девушки, бледное, с сухими, измученными глазами и синими подглазницами, показалось Андрею знакомым. Он долго припоминал, где видел ее, и наконец вспомнил. Она работает продавщицей в магазине.

Высокий, угловатый мальчик походил на сестру своими серыми глазами в густых черных ресницах. В глазах его, как и у сестры, стояло неотвратимое горе, безутешная боль.

Церковь наполнилась запахом ладана. Прозрачные дымки его наплывали на лица, освещенные пламенем свечей, которые люди держали в руках.

Старый священник устало помахивал кадилом и тихо тянул прерывающимся шепотком: «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже» и «Упокой, господи, душу усопшей рабы твоея». А молодой священник, словно дошколенок, разучивающий стихотворение, повторял лишь окончания слов: «ия», «же», «пшей», «ея».

Андрей и Виталий переглянулись и, хотя это было неуместно, в их глазах вспыхнула улыбка.

Священник кончил отпевание и громко, помолодевшим голосом сказал:

— Родные, перекреститесь и возьмите «отпуск» из рук покойницы.

Девушка и мальчик поглядели на священника измученными глазами. Они чувствовали, что его слова относятся к ним, но продолжали стоять не двигаясь.

— Наташа, Сергей! Перекреститесь! — зашептали со всех сторон.